карман и выпустить облако дыма мне в лицо.
Обычно меня воротит от запаха сигарет, но сейчас это наименьшая из моих проблем.
— И что я получу взамен за то, что помогу тебе?
— Мою благодарность?
— Мне это ни к чему.
Мои губы сжались, и я заставила себя сохранять спокойствие.
— Тогда зачем ты вообще схватил меня?
Он постукивает по краю своей камеры, затем ласкает ее с чувственностью мужчины, прикасающегося к женщине, от которой он не может оторваться.
По какой-то причине это вызывает у меня жар.
Он похож на человека, который часто так делает.
Часто.
И с той же интенсивностью, которую он излучает.
— Чтобы сделать фотографию. Так как насчет того, чтобы закончить то, что ты начала, и дать мне шедевр, ради которого я сюда пришел?
— Ты серьезно говоришь, что твой шедевр — это моя смерть?
— Не твоя смерть, нет. Это будет выглядеть слишком кроваво и неприятно, когда твой череп разобьется о камни внизу. Не говоря уже о том, что при нынешнем освещении не удастся сделать хороший снимок. Меня интересует именно твое падение. Твоя бледная кожа будет прекрасно контрастировать с водой.
— Ты... болен.
Он поднимает плечо и выдувает еще больше ядовитого дыма. Даже то, как он скользит пальцами по сигарете и курит, кажется легким, когда это сковано напряжением.
— Это «нет»?
— Конечно, нет, ты, псих. Ты думаешь, я умру только для того, чтобы ты мог сделать фотографию?
— Шедевр, а не фотографию. И у тебя нет выбора. Если я решу, что ты умрешь... — Его верхняя часть тела наклоняется вперед, и он разжимает пальцы на моем запястье, его голос понижается до пугающего шепота. — Ты умрешь.
Я кричу, когда моя нога почти отступает, и мои ногти впиваются в его руку со свирепой потребностью в жизни, бурлящей в моих венах с отчаянием загнанного в клетку животного. Заключенного, просидевшего в одиночной камере чертовы годы.
Я почти уверена, что поцарапала его, но если ему и больно, он не проявляет никаких признаков дискомфорта.
— Это не смешно, — пыхчу я, мой голос задыхается.
— Ты видела, что бы смеялся? — Его длинные пальцы обхватывают сигарету, и он делает затяжку, прежде чем убрать ее ото рта. — У тебя есть время, пока не закончится моя сигарета, чтобы дать мне что-нибудь.
— Что-то?
— Все, что ты готова сделать в обмен на мой рыцарский поступок по спасению девушки в беде.
Я не упускаю из виду то, как он подчеркивает слово «рыцарский», или то, как провокационно он использует слова вообще. Как будто это оружие в его арсенале.
Батальон под его командованием.
Он наслаждается этим, не так ли? Вся эта ситуация, которая началась с моих попыток забыть, обернулась для меня кошмаром. Мой взгляд останавливается на наполовину выкуренной сигарете, и как раз когда я думаю о том, чтобы продлить время, он выдыхает то, что осталось за несколько секунд, и выбрасывает окурок.
— Твое время вышло. Прощай.
Он начинает высвобождаться из моей хватки, но я еще сильнее впиваюсь в него ногтями.
— Подожди!
В его чертах не происходит никаких изменений, даже когда воздух треплет его волосы. Даже когда я уверена, что он чувствует, как я дрожу от отчаяния, как лист, пытающийся выжить.
Кажется, на него ничего не действует.
И это пугает меня до смерти.
Как кто-то может быть таким... таким холодным?
Таким отстраненным?
Таким безжизненным?
— Передумала?
— Да. — Мой голос дрожит, даже когда я пытаюсь держать себя в руках. — Потяни меня вверх, и я сделаю все, что ты захочешь.
— Ты уверена, что хочешь сформулировать это именно так? Все, что я захочу, может включать в себя ряд вещей, которые не одобряются широкой общественностью.
— Мне все равно. — В тот момент, когда я нахожусь на безопасной земле, я ухожу с орбиты этого сумасшедшего придурка.
— Это твои похороны. — Его пальцы обхватывают мое запястье в безжалостном захвате, и он оттаскивает меня от края с поразительной легкостью.
Как будто я не висела сейчас на волоске от смерти.
Как будто вода внизу не открывала свои клыки, чтобы вгрызться в меня между. Может быть, это и не очень хорошо, учитывая, с каким дьяволом я столкнулась.
Мое резкое дыхание звучит по-звериному в тишине ночи. Я пытаюсь его регулировать, но это бесполезно.
Меня воспитывали в духе стальной воли и внушительного присутствия. Я выросла с фамилией, которая больше, чем жизнь, с семьей и друзьями, которые привлекают внимание, куда бы мы ни пошли.
И все же в этот момент все, что я знала, кажется, исчезает. Как будто я отделяюсь от того, кем я должна быть, и превращаюсь в версию, которую даже я не могу понять.
И все это из-за человека, стоящего передо мной. Его черты лица пусты, глаза тусклые и безжизненные, и каждый цвет в палитре — мрачный.
Если бы мне пришлось назвать его цвет, то это определенно был бы черный — мертвенный, холодный и безграничный оттенок.
Я пытаюсь высвободить запястье из его руки, но он крепко сжимает его, пока я не убеждаюсь, что он сломает мне кости, только чтобы заглянуть в них.
Прошла всего минута с момента нашей встречи, но я не удивлюсь, если он сломает мне запястье. В конце концов, он хотел сфотографировать, как я падаю навзничь.
И хотя это странно, это также и ужасно. Потому что я знаю, я просто знаю, что этот американский незнакомец сможет сделать это в мгновение ока и не думать о последствиях.
— Отпусти меня, — говорю я отрывистым тоном.
Его губы подрагивают в уголках.
— Попроси вежливо, и я отпущу.
— Что для тебя значит «вежливо»?
— Добавь «пожалуйста» или упади на колени. Подойдет и то, и другое. Очень рекомендую сделать и то, и другое одновременно.
— А как насчет ни того, ни другого?
Он наклоняет голову в сторону.
— Это было бы и бессмысленно, и глупо. В конце концов, ты в моей власти.
Быстрым движением он снова подталкивает меня к краю. Я пытаюсь остановить грубость его движения, но мои силы оказываются ничтожными перед лицом его грубой силы.
В мгновение ока мои ноги болтаются на краю обрыва, но на этот раз я хватаюсь за ремешок его камеры, за рубашку и за любую поверхность, в которую могу вонзить ногти.
Холод.
Он такой холодный,
