– Почему вы так со мной разговариваете? – теперь злиться начала я. – Это мой ребенок, и я никакой аборт делать не хочу. Все еще может измениться. Найдут лекарство…
Врач посмотрела на меня с жалостью и громко вздохнула.
– Извините. Это ваше дело, конечно, – она сделала паузу и посмотрела в сторону окна, стараясь не встречаться со мной взглядом. – У моей дочери на днях ребенок умер, – добавила она после секундной паузы. – Она сама не своя. Вчера похоронили. Прожил всего пару часов.
– Вы меня простите, – тихо сказала я. – Я очень сочувствую.
Врач откинулась на спинку стула и посмотрела в потолок. В глазах застыли слезы. Впервые видела ее такой неуверенной в себе. Двенадцать лет назад она мне казалось просто железной. Никаких эмоций. Все четко и по плану. А теперь.
– Вы третья за сегодня, кто пришел вставать на учет, – сказала она, все так же глядя в потолок. – И все верят. Вы просто не видели. Не знаете, что это такое, когда еще несколько часов назад ребенок ворочается в животе, а потом ты смотришь на холодный труп. Маленький, крошечный. Моя дочь тоже верила до последнего. Она сейчас на успокоительных. Видеть ее не могу в таком состоянии.
– Я очень сочувствую, – только и смогла повторить я. Врач собралась с силами и вновь посмотрела на меня. На этот раз уже спокойнее.
– Не имею права вам навязывать свое мнение. Но стоит ли так рисковать? Тем более что у вас уже есть ребенок.
– Я так долго пыталась забеременеть во второй раз, – я стала оправдываться. – Мне не верится, что если все получилось, то только для того, чтобы потом стало еще хуже. Должно же что-то поменяться, – с надеждой посмотрела я на врача.
– На это все надеются. Но видеть, что сейчас в роддомах – это страшно. Никогда такого не было, – покачала она головой. – Даже во время войны, мне бабушка рассказывала. Дети появлялись под обстрелами и выживали. А тут.
– Неужели нет никаких предположений, отчего это возникло?
– Нет. Как будто какой-то яд проникает в организм матери и через плаценту не дает легким выделять это вещество – сурфактант. На узи до последнего все в норме. А потом просто не срабатывает то, что предусмотрено природой. Как выключатель. Ребенок появился на свет, а дыхание не включилось. Или включилось, но энергии не хватило, и оно выключилось вновь. Только вместо лампочки живой малыш.
Мне было так страшно от ее слов, даже мелькнула мысль: может, она права? Сделать сейчас аборт, и все будет легко, безболезненно, и весь этот кошмар не будет касаться меня. Но в голове сразу всплыло: «Аборт – это убийство, это страшный грех, после которого душе уже не спастись». Мне так говорила мать, выросшая в семье священника. Дедушка много лет служил церкви. Сейчас ему было восемьдесят четыре. Лишь три года назад он оставил свое призвание. Он уже с трудом ходил, но голова до сих пор была ясная. Я поняла, что хочу увидеть его и поговорить. Мне нужен был совет.
– Ну так что? Будем заполнять карту по беременности? – спросила гинеколог.
– Да, будем, – я решила, что до двенадцати недель, когда можно сделать аборт, у меня еще есть время. В голове мелькнуло: «Аборт – слово на замену «убийству».
* * *
Вечером я рассказала мужу про свой разговор с гинекологом. Олег спросил:
– Ты уверена, что не стоит послушать ее совета?
Он старался говорить очень мягко, но внутри у меня будто что-то взорвалось. Словно этот вопрос стал последней каплей, после которой емкость с болью и страхами, стоявшая на краю, вдруг перевернулась и выплеснулась. Я кричала на Олега, говорила, что он никогда не хотел этого ребенка. Что для него это лишняя обуза. Что он не понимает, что это уже живой человек, у которого есть душа, и что аборт – это убийство. Что он хочет сделать убийцей меня, лишь бы ему было легче. И что я, вообще, жалею, что у моего ребенка будет такой отец. В ответ он тоже начал кричать, говоря, что я не думаю о последствиях, все воспринимаю в штыки и что он не хочет оставшиеся семь месяцев терпеть мои истерики, потому что я постоянно буду на нервах из-за происходящего. Олег, вообще, был очень вспыльчив. Еще в первые годы брака мы часто доводили друг друга оскорблениями, но за ссорой всегда следовало жаркое примирение в постели. Лишь с возрастом мы стали спокойнее. Ссоры стали реже, как, впрочем, и секс. Мы были больше родителями, чем мужем и женой. И сейчас Олег говорил, точнее, кричал о том, что он-то думает о нашей семье, в отличие от меня.
– Мама, ты что, беременна? – Мы обернулись одновременно. В дверях кухни стояла Алина. Моя девочка с каштановыми кудряшками и карими глазами, так похожая на отца. На ее лице было написано непонимание.
– Я думала, ты у себя в комнате, – только и смогла сказать я. Я была совершенно не готова сейчас разговаривать с ней на тему своей беременности.
– Вы орали так, что всем соседям слышно, – Алина тяжело дышала и смотрела на меня. – Так ты действительно беременна? – произнесла она уже громче.
– Да, – кивнула я. – Я хотела тебе по-другому об этом рассказать.
– Мама, но что будет? Ведь во всех новостях говорят, что дети умирают. Зачем вам это надо?
Олег стоял и смотрел на меня. Никакой поддержки от него не было. Его взгляд как бы говорил: «Вот и я тебя об этом же спрашиваю, ну что, отвечай».
– Ты же знаешь, мы хотели, чтобы у тебя был братик или сестренка…
– Но зачем? В таком возрасте? Чтоб я ему за няньку была? – Алина повышала голос. У нее сейчас был сложный возраст: истерики и хлопанье дверьми регулярно появлялись в нашей жизни.
– Почему ты так говоришь? – мягко сказала я и подошла к ней, чтобы обнять. – Ты же знаешь, как я люблю тебя.
Алина оттолкнула меня.
– Зачем тебе это нужно? У Димки вот мать тоже беременна, только и разговоров в классе, какие они идиоты, что сейчас собрались второго рожать. И меня все так же обсуждать теперь будут?
– При чем здесь это? – я опять стала заводиться.
– Вы о ком-то, кроме себя, думаете? Зачем вам второй ребенок?
Олег, наконец, вмешался:
– Алина, прекрати так разговаривать с матерью.
– Да вам плевать на меня!
– А тебе на нас нет? – закричала я. – Кто ты такая, чтобы я перед тобой оправдывалась? – я не смогла сдержать злость.
– Я, вообще-то, твоя дочь. И я жива еще. Пока. А если это все заразно? Зачем это? Зачем? – кричала она, на лице заблестели слезы.
– Алина, иди в свою комнату, – произнес Олег. – Вам обеим нужно успокоиться.
Алина взглянула на меня с ненавистью и выбежала из кухни.
– Ну что, довольна? – Олег посмотрел на меня с плохо скрываемой злостью.
Мне ужасно хотелось что-нибудь бросить в него. Чтобы оно полетело и разбилось: кувшин с водой или хотя бы чашку. Иначе бы я просто взорвалась. Я знала, что нельзя, что есть предел, который просто так, без последствий, не перейти. Поэтому под руку попалась упаковка бумажных полотенец. Я швырнула ее в Олега и убежала в ванную. Закрыла дверь, открыла кран и начала рыдать. Минут через пятнадцать он все же постучал и спросил, все ли в порядке. Я ответила: «Уйди». Он ушел. Я посмотрела на себя в зеркало. Мои темные кудрявые волосы спутались, стали похожи на старую мочалку. Лицо было красным и опухшим, глаза напоминали щелочки. Из зеркала на меня смотрела какая-то сорокалетняя алкоголичка, но никак не я – примерная жена и мать.
