class="p1">Оба типа сообществ — этнические и национальные — являются воображаемыми в терминологии Бенедикта Андерсона, поскольку складываются в результате идентификации людей с неким воображаемым «мы». Исторически первичное, этническое «мы» опирается на воображение, чаще всего мифологическое или, точнее, мифологизированное, об общем историческом происхождении, общей культуре, особом и общем этническом языке народа, а возникшее намного позднее национальное «мы» связано с представлением об общем гражданстве, народном суверенитете и праве народа (нации) на политическое самоопределение в конкретном государстве.
В нашей книге анализируются разные роли этнической идентичности в самосознании этнических меньшинств и этнического большинства, а также различия в уровне завершенности формирования национально-политического самосознания общества в Советском Союзе и современной России.
Автор книги исходит из представления о том, что к настоящему времени в России еще не сложилась гражданская нация, прежде всего в том смысле, что гражданское общество не стало ведущей силой в политической системе. Россия не стала «обществом, овладевшим государством»[17]. Эта моя позиция вызывает споры: одни известные ученые с ней солидарны, другие оспаривают ее, а третьи принимают частично[18]. В то же время по вопросу об этнической (в традиционном дискурсе об «этнонациональной») идентичности и этнической консолидации значительных разногласий среди академических ученых не наблюдается. Общепризнано, что большинство крупнейших народов Российской Федерации прошли стадию этнонациональной консолидации. Это значит, что у этих народов единое этническое самосознание или полностью вытеснило архаичное родо-племенное, или, по крайней мере, стало более значимым в сравнении с самосознанием остатков родовых или племенных сообществ, таких как тейпы и тухумы (у ряда народов Северного Кавказа), а также субэтнические локально-земляческие и региональные объединения. В советское время десятки народов обрели статус титульных этнонаций, самоназвания (этнонимы) которых используются в наименовании государств или внутренних этнотерриториальных автономий (в России это республики, автономные округа и автономная область)[19]. Этнонациями называют и народы (этнические общности), языки которых признаны государственными, хотя в названиях (титулах) территориальных автономий они не отражены (например, абазины в Карачаево-Черкесской Республике, аварцы и другие народы Дагестана)[20].
Итак, в данной книге используются два различных понятия — этнонация или этнос, с одной стороны, и политическая нация или просто нация, отличная от этноса, — с другой. Далее мы выделяем две разновидности политической нации — этатистскую (государственническую) и гражданскую, или нацию граждан, основанную на идее народного суверенитета и политического участия. Мы также предлагаем различать этнический и национальный виды мобилизации. Первый вид мобилизации связан с этнической идентичностью и солидарностью и обладает рядом свойств, которые анализируются нами на основе теории «социальных границ» Фредрика Барта[21]. Национальная же мобилизация опирается на гражданскую или этатистскую (государственническую) идентичность и на политические факторы активизации коллективных общностей. Например, национальная мобилизация в ходе войны может охватывать людей с разной этнической идентичностью. В книге ставится задача проанализировать особенности обеих разновидностей мобилизации в зависимости от типа политической культуры, сложившейся у разных народов к настоящему времени в тех или иных регионах страны. Мы также различаем разные типы национализма — этнический и гражданский (хотя на практике они зачастую переплетаются), и применительно к российскому контексту солидарны в этом с позицией выдающегося этносоциолога Л. М. Дробижевой[22].
Об устойчивых особенностях этнополитических условий в России, феномене многосоставного государства и его разновидностях
Некоторые исследователи предлагают называть Россию многосоставным государством, с точки зрения типа государственного устройства, который сложился во времена, когда она была основой Российской империи, сохранялся в Советском Союзе и существует в нынешней Российской Федерации[23]. Эта дефиниция представляется нам информативной, удобной для описания российского типа государственного устройства, характеризующегося не только высокой этнической мозаичностью (почти две сотни народов проживают в России, так же как и в СССР по переписи 1926 года[24]), но и наличием исторически сложившихся этнических территорий, за некоторыми из которых закреплен особый административный статус национально-территориальных автономий. Концепт сложносоставного государства применим ко всем политиям с ярко выраженными этнотерриториальными автономиями, даже в тех случаях, когда на долю одного из народов, этнического большинства страны, приходится свыше 80 % численности населения (доля русских в России) или даже свыше 90 % (доля ханьцев в Китае). И в этих случаях у всех многосоставных государств проявляется однотипная проблема — проблема поддержания территориальной целостности страны в случаях, когда у населения автономий формируются сепаратистские настроения. Понятно, что такая специфика сложносоставных государств обусловливает сходство целей государственной этнонациональной политики.
Нельзя сказать, что исследователи этнополитических процессов не обращали внимания на специфику России как сложносоставного государства (хотя и не всегда называли ее так), однако сложились определенные диспропорции в преимущественном анализе лишь одной из разновидностей государств этого типа, а именно имперских государств. При этом внимание многих исследователей было приковано в основном к «гибели империй», к анализу причин их дезинтеграции и к изучению причин автономизации и национального самоопределения[25]. Сама «гибель империи» чаще всего сводилась к упрощенному предположению о том, что их распад является прямым ответом на имперское угнетение «малых народов». Понятно, что эта гипотеза неадекватно отражает реальную ситуацию распада как Российской империи в 1917–1918 годах, так и Советского Союза в 1990–1991‐м, хотя бы потому, что первыми из этих составных государств вышли отнюдь не самые угнетаемые сообщества. Примером служат Финляндия в начале прошлого века и Балтийские республики (Латвия, Литва и Эстония) в начале 1990‐х годов, представлявшие собой наиболее развитые как в экономическом, так и в социально-культурном отношении этнические территории составного государства. В политологической литературе крайне редко анализировался факт чрезвычайной исторической устойчивости империй, которые до своего распада успевали просуществовать века, а иногда и тысячелетия.
В данной книге мы сосредоточиваем внимание не столько на «гибели империи», сколько на высокой исторической устойчивости некоторых свойств составных государств имперского типа. Мы исходим из того, что современная Россия является сложносоставным государством, в устройстве которого переплетены федеративные и имперские черты и элементы. Соотношение этих черт подвижно и меняется не только в длительной исторической перспективе, но и на протяжении постсоветского периода существования страны.
История национальной политики: необходимость дополнения политологических обобщений конкретикой исторического анализа
Наблюдения автора монографии как исследователя российского исторического опыта регулирования межэтнических и межрелигиозных отношений привели его к выводу о невозможности выделить единый и непротиворечивый тип государственной политической стратегии в отношении этнонациональной политики. Неоднократные попытки выделить стадиальные модели национальной политики, соотносимые с разными эпохами — «имперская модель», «советская модель» и «современная российская модель», — оказались безуспешными и показали, что даже при самом обобщенном анализе заметны большие, а порой и радикальные изменения содержания таких моделей на разных этапах их реальной трансформации[26]. Советские колебания национальной политики (заметные
