Когда доказательства связи его сына с Кристал Брук дошли до Роланда Вентресса, то разразившийся скандал просто потряс до основания консервативный фермерский городок Вентресс-Вэлли. Закаленный годами работы на ранчо и службой в армии, а также в силу непреодолимого упрямства, фамильной черты характера, Роланд наотрез отказался платить шантажисту.
И тот, действуя анонимно, немедленно отправил фотографии в газету «Вентресс-Вэлли ньюс». Редактор этой единственной в городке газеты был тогда в ссоре с Роландом и с радостью тиснул фотографию Кристал, которую тщательно подрезали по меркам газеты небольшого городка. Сопровождавшая фотографию редакционная статья обрушивалась на аморальное поведение и полную безнравственность молодого Гордона Вентресса и ставила под сомнение целесообразность его избрания в законодательное собрание штата.
Последовавший за этим скандал буквально разодрал семью на части. Молодая жена Гордона Патриция, выросшая на восточном побережье в старинной состоятельной семье, до определенного момента оставалась верной своему долгу. Она храбро поддерживала мужа, пока не стало известно, что у Кристал Брук родился сын. Гордон добровольно признал свое отцовство.
Весть о том, что у ее мужа есть ребенок от любовницы, оказалась для Патриции слишком сильным ударом. Не помогли даже и крепкие понятия о подобающей жене стойкости и преданности семье, унаследованные ею от нескольких поколений отважных предков из Новой Англии. Она согласилась на развод — первый развод за всю историю семьи Вентрессов.
После бурного объяснения с Роландом Гордон вернулся в Лос-Анджелес к Кристал. Он поклялся жениться на ней, как только развод будет оформлен окончательно, но в тот же уик-энд погиб вместе с любовницей в ужасной автомобильной катастрофе.
В живых остался лишь их трехмесячный сын Калеб.
Роланд Вентресс поступил в духе благородных традиций клана Вентрессов. Он выполнил свой долг по отношению к нежеланному наследнику. За вопиющим исключением, которое составил отец Калеба, Вентрессы всегда исполняли свой долг.
Роланд поехал в Лос-Анджелес, чтобы похоронить единственного сына и забрать внука. Скрепя сердце, он позаботился и о похоронах Кристал Брук — просто потому, что больше никто не вызвался этого сделать.
Роланд привез маленького Калеба домой в Вентресс-Вэлли и сообщил своей безутешной жене Мэри, а также остальным членам семьи, то есть племяннику Франклину и племяннице Филлис, что, несмотря на скандал, Вентрессы не откажутся от своих обязанностей по отношению к мальчику. Ведь в конце концов он был единственной надеждой Роланда на будущее.
Калеба должным образом вырастили, дали ему подобающее воспитание и образование. И позаботились, чтобы он хорошо усвоил, каким требованиям обязан отвечать член этой семьи, чего от него ждут.
И ему никогда, ни на миг не позволяли забыть, что он является плодом скандальной любовной связи, навлекшей несчастье на клан Вентрессов.
Все сходились на том, что, не будь Калеба, скандал в конце концов удалось бы замять. Скажем, откупиться от Кристал Брук. Или же Гордон, возможно, опомнился бы и бросил свою искусственную блондинку.
Не будь Калеба, все было бы в порядке.
Но Калеб существовал.
Упрямый Роланд примирился с этим фактом. Потом он вознамерился позаботиться о том, чтобы дурная кровь, которую мальчик унаследовал от матери, не вышла на поверхность.
Что касается самого Калеба, то он понимал теперь, что потратил большую часть своей юности на ублаготворение деда, который в малейшей его неудаче видел доказательство того, что гены Кристал Брук так и не удалось до конца искоренить.
Оглядываясь теперь назад, Калеб видел, что сначала, пока была еще жива его бабушка, ему жилось не так уж плохо. Тяжело переживая свою ужасную потерю, Мэри Вентресс постепенно все же немного оправилась от горя и перенесла свое естественное материнское чувство на внука.
Мэри сумела полюбить Калеба, хотя ей так и не удалось до конца изжить свою ненависть к родившей его женщине. Каждый раз, когда Калеб думал о бабушке, он сразу вспоминал ее неизменную печаль, которую невозможно было скрыть. Он всегда знал, что каким-то образом виноват в этом глубоком страдании Мэри Вентресс.
После ее смерти восемь лет спустя задача воспитания Калеба перешла к Роланду. Франклин и Филлис активно помогали ему в этом. Племянник и племянница были не меньше самого Роланда озабочены тем, чтобы не позволить Калебу повторить ошибку отца.
Калеб прекрасно сознавал, что всю жизнь ему приходилось расплачиваться за те дешевые снимки его матери. Он лучше кого бы то ни было понимал, что такое шантаж.
Если существовало что-то способное пробудить в нем зверя, так это шантаж. Если существовал тип женщин, с которыми он поклялся никогда не связываться, так это женщины, что давали повод шантажировать себя мерзкими снимками голой плоти, как те, где фигурировала его мать.
При мысли о том, что он собирался завести роман с Сиренити Мейкпис, Калебу захотелось разнести вдребезги тяжелую стеклянную крышку своего письменного стола.
— Кто делал снимки? — Калеб заставил себя говорить отстраненным, нейтральным тоном. Это было нелегко. Он не привык иметь дело с такой неистовой яростью. Но у него за плечами были долгие годы практики по сдерживанию всех эмоций, и он весьма в этом преуспел.
Я много в чем преуспел, с горечью подумал он. Сиренити, казалось, в первый момент не поняла вопроса.
— Что вы имеете в виду? Разумеется, снимки делал фотограф.
— Как звали фотографа? На кого он работал?
— А, теперь понимаю, — ответила Сиренити. — Его зовут Эмброуз Эстерли. И он, к сожалению, не работал ни на кого. Его карьера уже много лет находится в скверном состоянии. Хотя одно время он считался прекрасным специалистом.
— Что вы говорите?
До Сиренити сарказм явно не дошел.
— О да. Знаете, он ведь работал в Лос-Анджелесе, в Голливуде. Но это было много лет назад. Говорят, даже шел в гору. Но у бедного Эмброуза проблема с выпивкой. Это его сгубило.
Она позировала голая какому-то дешевому, никому не нужному пьянчуге-фотографу. Рука Калеба сжалась в кулак. Снимки, должно быть, едва потянули на самый похабный из этих бульварных журналов.
— Понятно.
— С тех пор как Эмброуз несколько лет назад поселился в Уиттс-Энде, дела у него идут немного лучше, — продолжала Сиренити. — Ему удалось продать кое-что из своих работ, но выправить карьеру он так и не смог. Мне было жаль его.
— Поэтому вы и позировали ему? Из жалости?
— Да. Но и не только поэтому. Что бы там ни говорили об Эмброузе, нельзя отрицать, что он очень талантливый художник.
— Черт, проклятие. — Калеб стал смотреть вниз с двадцатого этажа на Четвертую авеню, которая лежала прямо под окном его офиса. Предметы и люди внизу казались далекими-далекими — в последнее время почти все окружающее казалось ему таким. Так ему больше нравилось. Так было проще. Во всяком случае, до недавнего времени.
