в связи с необходимостью обсудить какие-нибудь учебные моменты, например, что-нибудь про экзамены.
Маржан осталась. Все вышли. Они сидела, сложив руки на коленях, и выжидающе смотрела на меня. Как-то совсем по-детски.
Я уставился в пол. Заготовленные фразы бешено носились в моей голове и никак не хотели высказаться. Я думал, мне будет не так трудно. Все-таки не восемнадцатилетний паренек. А лет на двадцать старше. Но, судя по всему, эти последние двадцать лет не сделали меня увереннее. Опытнее. Хладнокровнее.
Молчание затянулось. Наконец, я посмотрел ей в глаза. Эти темно-карие, почти черные, огромные глаза, обрамленные длинными ресницами. Почему она здесь? Зачем она появилась в моей жизни? В чем моя вина? Почему я такой? Вопросы, мучившие меня последний месяц, снова принялись за свое дело. Но я усилием воли произнес:
– Учебный цикл кончился. Мы уже не увидимся с тобой по учебе. А мне хочется видеть тебя и дальше, и я ничего не могу поделать с этим.
Маржан смутилась и опустила голову.
Осторожно я тронул ее руку.
– Можно я позвоню тебе, и мы как-нибудь встретимся?
Она подняла голову, улыбнулась и кивнула.
Через несколько месяцев осенью я принял решение уйти из семьи. Уходить было тяжело, но приносить в жизнь еще и ложь, когда уже свершил предательство, было бы совсем невыносимо. «Уйти из семьи» – что-то есть в этом выражении банальное и пошлое. Никогда не думал, что это коснется меня.
Я помню тот вечер. На люстре перегорела одна из двух лампочек, и в зале было тускло. Мой первенец Жандос угрюмо сидел за своим столом в смежной комнате, делая вид, что учит уроки. Младший сын Болатик выглядывал из-за двери детской, чувствуя что-то плохое, и спрашивал, куда это я собрался и когда вернусь. Асель молча сидела на диване с напряженным лицом. На ее руках непрерывно сучило ручками и ножками маленькое солнце, вытягивало шею, повернув голову в мою сторону. Круглые глазенки сияли, и ротик широко улыбался в предвкушении, что отец, как обычно, начнет развлекать, строить гримасы и подкидывать вверх. Но отец ушел.
Больше я никогда не видел ее сияющих глазенок и широко улыбающегося ротика. В следующий раз, когда я увидел свою дочку, я смотрел на закрытые глаза, чуть приоткрытый рот, иглу от капельницы, воткнутую в вену где-то сбоку на голове. В тот год в Алматы была какая-то вспышка менингита. Откуда, почему – никто толком не знал. Но умерло несколько детей и взрослых. В том числе, Тогжан.
Маржан родила мне двух сыновей. Я, гордый отец четверых сыновей, часто видел во сне Тогжан. Одним из повторяющихся сюжетов был такой: я забираю дочку с детского садика, мы идем к машине, держась с ней за руки, а она непрерывно рассказывает о том, что случилось за целый день: что давали на завтрак и обед, в какие игрушки она играла, что сказала ее подруга Аружан, что нарисовал мальчик по имени Сережа. Часто во сне, идя рядом с ней, я понимал, что это лишь сон, что она давно умерла, а я проснусь. И я просыпался с тоскливой болью в груди.
Когда мне было почти пятьдесят, я получил приглашение принять участие в научном проекте в США. Их заинтересовала концепция психобиологических взаимоотношений, над которой я работал предыдущие лет десять. Вскоре наша команда с удивлением стала понимать, что исследования начали выходить далеко за рамки психиатрии, психологии и медицины. Проект расширился, в него вошли физики и специалисты по искусственному интеллекту. Несколько лет поработал в этом проекте и мой Жандос, к тому времени ставшим неплохим спецом по IT-технологиям. Но затем проект разросся и стал секретным, всех неграждан США, кого можно было заменить, постепенно вывели из исследований. Сын уехал домой.
Примерно через десять лет после этого умерла Маржан. Почему она ушла первой? Я ведь был старше моей красавицы на пятнадцать лет. В чем был смысл ее смерти? Что этим хотела мне сказать Вселенная? Почти сразу после ее смерти я вернулся в Казахстан. Без нее стало там, в Америке, совсем одиноко.
А наши исследования стали меня пугать. Молодые члены нашей команды без страха и с увлечением полосовали и препарировали ткани реальности, я же с ужасом думал, что если нас что-нибудь не остановит, то той реальности, мира, времени, к которым мы привыкли за тысячелетия нашего существования, уже не будет. Все будет уже по-другому. И мы, люди, будем другими. Все станет возможно, а если станет все возможно, то, значит, не будет ничего определенного. Что останется от мира и от людей с их душами, если и мир и люди размажутся по равновероятностным реальностям? Никто из нашей команды не мог с определенностью спрогнозировать, чем все может закончиться.
Я вернулся домой. Я жил на даче, вернее, это был пригородный дом. Я выезжал из дома пару раз в году, навестить своих родителей, брата, жену Асель, жену Маржан, дочь Тогжан. Благо, они все были на одном кладбище. Я по очереди обходил их и думал, почему же я такой бессмертный старик.
0
Через месяц, в июле дедушка умер. Отец застал его в саду. Дедушка сидел в плетеном кресле и смотрел, как переливается свет среди теней листвы.
На похороны пришла целая толпа людей. Я никогда не был особо близок с дедушкой. Был ли он вообще в моей жизни? Очень мало. Но все же было почему-то грустно и тоскливо. Засыпая лопатой вместе с другими его могилу, я все время думал, где же он сейчас, в какой реальности. И с кем?
