веером разбегались в разные стороны, в естественной борьбе пытаясь отвоевать место под солнцем для своих побегов. У основания могучие, илисто-зеленые корневища щупальцами разошлись по окружности ствола и многовековой хваткой вонзались в грунт благодатной почвы. Тот, кто мог самостоятельно залезть на древний бук, считался настоящим мужчиной.
«Неужели всего этого уже нет? – подумал Денсухар. – Неужели этот райский уголок, как и моя юная жизнь в кругу семьи, исчез в небытие? Неужели и его смогли уничтожить большевики?»
Эта мысль током прошибла тело Денсухара. Больше мучить себя он не мог. Впереди небольшой подъем по косогору – и перед ним должна раскрыться вся панорама родного села. Самбиев торопливо вскочил, подобрал брошенный рюкзак и резкой, кривой от хромоты походкой двинулся вверх. Взбираясь на вершину холма, он все больше и больше вытягивал шею. Когда он ступал на левую здоровую ногу, то становился чуть ли не на цыпочки, пытаясь разглядеть, что творится за гребнем хребта. И вдруг он краешком глаза увидел знакомую крону могучего бука. Вот она из-за хромоты исчезла и со следующим шагом появилась вновь, уже явственнее и величавее. Самбиев закричал в бешеном восторге и бросился, задыхаясь, вверх. Он был так возбужден, что не увидел, как навстречу ему из-за гребня показалась лошадиная морда, а за ней рессорная бричка.
– О, Денсухар! Салам аллейкум, – омрачил радость Самбиева гнусаво-тонкий голосок. – Ты откуда взялся и что орешь как резанный?
Самбиев застыл на месте. Вначале он стоял на здоровой ноге и радость возвращения не сходила с его лица, но как только он опустился на хромую ногу, лицо его исказилось, помрачнело.
– Во-аллейкум салам, – угрюмо ответил он, – не к добру, что я тебя первого встретил, Домба.
– Почему не к добру? – расплылись в улыбке губы Домбы Докуева. – Марша вогIийла *, дорогой Денсухар. А мы тебя только на днях вспоминали.
Докуев проворно соскочил с брички и, не отпуская вожжей, двинулся к односельчанину. Они торжественно, даже несколько важно обнялись. Домба, оглядывая поношенный вид Самбиева, о чем-то еще расспрашивал, но пришелец не слушал, а все вглядывался в игр в игрушечные строения раскинувшего вдоль поймы реки села, прижатого к густому горному лесу.
– Слушай, Домба, а что это за флаг над моим домом? – неожиданно воскликнул Самбиев.
– Какой флаг? – переспросил Докуев, также оборачиваясь в сторону села. – А-а, ты ведь ничего не знаешь. В твоем доме теперь расположен сельсовет, а флаг знак власти.
– Какой сельсовет?! Какая власть?! – вскричал Самбиев.
– Не кричи, не кричи, Денсухар, – еще тоньше стал голос Докуева, – ты и так постоянно страдаешь из-за своего языка.
– Ты мой язык не трожь, – злобно перебил Самбиев, и, отстранив его, он кривой походкой поспешил в село.
– Стой, ненормальный, стой, – вскричал Домба, вскакивая на свою бричку и разворачивая коня. – Давай я хоть тебя подвезу, а то негоже такому как ты человеку после стольких лет разлуки пешком входить в село, – то ли с иронией, то ли всерьез говорил он.
– Пошел к черту, – огрызнулся Самбиев. – Буду я на твоей кляче еще ездить.
– Зря ты горячишься, Денси, – ласково вымолвил Домба имя, которым в детстве сверстники называли Самбиева. – А конь этот в селе только один, да и этот государственный… Не те времена нынче. Ты ведь сам все лучше меня знаешь.
– А почему этот конь государственный у тебя? – прошипел зло Самбиев.
– Я председатель сельсовета.
Денсухар резко остановился, исподлобья уперся в глаза односельчанина, даже где-то дальнего родственника.
– Ну, раз такое дело, то почему бы и не поехать с тобой, – уже совсем другим голосом заговорил он, тяжело влезая на бричку. – Только вот где я жить теперь буду?
– Разберемся, под небом тебя не бросим, – вновь важная гнусавость появилась в голосе Докуева. – Давай рюкзак. Ой, что он такой тяжелый? Бутылки что ли? Хм, у меня тоже под сиденьем тайник, так что, погуляем?
Он дернул поводья, и бричка, качаясь на частых ухабинах, понеслась в Ники-Хита.
Некоторое время молчали, искоса оглядывая друг друга. Взгляд Денсухара невольно остановился на холеных руках Докуева.
– А как ты умудрился стать председателем сельсовета? – нарушил тягостное молчание Самбиев.
– Назначили, – слегка дергая вожжи, вполголоса ответил Домба.
– А ты что, грамотный что ли?
– Хм, – ухмыльнулся председатель. – Пока ты сидел, мы как-то учились.
– Правильно, пока я служил, воевал и отсиживал за тебя, ты здесь жирел, да грамоту изучал. – Уперся Денсухар колючим взглядом в выбритое лицо Докуева. – Ты мне лучше скажи, как это ты умудрился от армии увильнуть? А?
Самбиев локтем резко ткнул Докуева в бок, ядовитая улыбка застыла на его губах.
– Не служил, значит, по здоровью не мог. Что это ты стал старое вспоминать?
– Это не старое, а живое. Я ведь знаю, что ты в паспорте дату рождения поменял, а потом всю войну до выселения по горам шастал, а теперь в председатели вылез.
– Но-но-но, – не на шутку возмутился Докуев, – ты что это несешь?
Злая решимость появилась на лице председателя сельсовета. Однако битый по-всякому Самбиев знал, как себя вести, он еще шире улыбнулся, обнажив припухшие темно-бордовые болезненные десны и редкие, покрытые табачной гарью и кариесом, искривленные зубы. Он ближе придвинулся к попутчику и, как будто их могли подслушать, на ухо по-змеиному прошипел:
– Я ведь все знаю… Знаю, как тебя в Казахстане за воровство посадили, и почему-то быстро выпустили… Все знаю… Знаю, какой ты податливый и паскудный. С детства знаю… Почему, ты думаешь, твоих подельников всех засадили, а тебя, главного, пожурили и выпустили? Заложил всех и обязательства о верности подписал. Ха-ха-ха.
От смрадного запаха изо рта Самбиева и от этих мерзких слов Докуев весь сморщился, в отвращении пытался отодвинуться подальше.
– Что ты морщишься, мерзавец, ведь ты наших братьев заложил? – еще больше напирал Самбиев, только теперь на лице его горела злая решимость.
– Ты что несешь, ненормальный? – вскричал пискляво Докуев; страх и удивление появились в его расширенных глазах. – Я к тебе с добром, а ты… дрянь неблагодарная, – в его нежных руках судорожно затряслись вожжи. – А ну слезай, иди вон.
И Докуев локтем, брезгливо, несильно стал отталкивать пришельца.
– Иди отсюда, пошел прочь, снова тебя засадить надо, – громче стал возмущаться он, останавливая коня, – слезай, кому говорю, – тяжело задышал Домба.
Вновь на лице Самбиева застыла отвратительная улыбка, еще больше
