сладко дремал на материнской груди.
— Княже… Любый мой… — тихо проговорила Феодосья, сжав ладонь супруга.
Ярослав промолчал, но слезы, блеснувшие на его глазах были красноречивее всех слов на свете.
1. ПУТЬ В НОВУГОРОД
…Людская доброта!
Укрой от студёного ветра!
Печальна жизнь, поверь,
Бродяги в рубище!
Бродяги, голосящего с горя!
Сколько горестей знал!
Но кто пожалеет?..
Я нищий и днём, и ночью —
Я нищ в любую погодку.
Богат я лишь песней своей…
Людская доброта!
Укрой от студёного ветра!
Иль не ведаешь ты,
Что я, горемычный, хожу по земле?
Я, бродяга, голосящий с горя…
Так пел молодой воин, щуплый и безбородый, ведущий под узды свою клячу, нагруженную нехитрым скарбом — мехом с водой и мешком, где лежало груботканое одеяло, несколько хлебов и сушеная рыба. Платье на воине было бедным и часто заплатанным, а на ногах промокшие лыченцы, которые обыкновенно носила чернь.
— Эй, посторонись! — прикрикнул на него княжий гридник-татарин на холеном жеребце, направлявшийся в голову княжьей рати. Глянув на отступившего перед ним дружинника, гридник прибавил с усмешкою: — Уж больно вид у тебя захудалый! А кобыла твоя того и гляди сдохнет в дороге, она-то никак твоего батюшку пережила?
Сказав это, он продолжил путь, посмеиваясь себе в бороду, тронутую первой сединой.
Князь Ярослав Всеволодович этою весною со своей ратью шёл в Новугород, чтобы поднять тамошних жителей и псковитян на войну с Ригой. Для того и шло могучее переяславское ополчение по торговой дороге, а в голове рати ехал сам князь и два его сына-княжича. В хвосте растянувшейся на версту дружины ехали телеги с княжьим добром да нужным в пути скарбом, рядом с которыми шло несколько баб, сопровождавших своих мужей. На одной из телег восседал косматый старик, прижимавший к своей груди свёрток, и по большей части дремавший, но на ухабах продиравший глаза и громко начинавший кричать:
— Но-но!.. Легчее, а не то всё рассыплете! Всё уроните в грязь! — за его спиной были уложены коробы, полные книг и княжьих свитков. Затем он снова засыпал.
Весенняя распутица убыла и реки вернулись в свои русла. Луга зеленели молодой и сочной травой, тянувшейся к солнцу. На возделываемых полях люди выпрямляли спины, чтобы поглазеть на проходившую мимо рать да поохать.
Гридник Мусуд, тот самый, что насмехался над бедным ополченцем и его клячей, тем временем подъехал к Ярославу, и доложил:
— Княже, проверил по твоему указу задние обозы — уж больно они отстали. Ползут как черви земляные. Велел я им, твоим именем, поспешать и догонять нас.
Ярослав, чье суровое лицо многим внушало благоговение, взглянул на татарина, и, сухо усмехнувшись, осведомился:
— Нешто бабы виноваты?
— Кой там! Спят и едут. Но бабы и вправду жалуются, притомились, мол.
Князь устремил взгляд вдаль, задумавшись о чём-то, когда раздался голос княжича Фёдора, его старшего сына, ехавшего за ним:
— От баб в дороге одни хлопоты да морока! — заявил десятилетний мальчик, пухлый и румяный, одетый в богатый кафтан и расшитую золотом шапку. — А ежели они идти не могут, высечь их надобно, тогда полетят как ветер над землёй!
— Всё-то тебе не терпится кого-нибудь высечь, — ответил Ярослав, не оборачиваясь. Фёдор примолк, поняв, что отец недоволен его вмешательством. Отец никогда не выказывал к своим сыновьям любви и ласки, обходясь с ними хоть и справедливо, но строго. Даже Фёдор, его первенец, не мог похвастаться тем, что умеет смягчать своего отца.
Рядом с Фёдором, по левую руку от князя, ехал другой сын Ярослава — восьмилетний Александр. Он не походил на старшего брата, был сухощав и выделялся красотой лица, на котором горели отцовские серо-зеленые глаза. Молчаливый, весьма склонный к верховой езде и стрельбе из лука, Александр в отличии от брата, сгорбившегося в седле от усталости, сидел на коне прямо, и, гордо вздернув подбородок, не показывал своего утомления дорогой. За ними, поглядывая на княжичей, ехал, осанисто устроившись в седле, боярин Феодор Данилыч, в молодости славившийся на полях брани. Князь Ярослав, зная, что он весьма искусен в ратном деле, поручил ему быть кормильцем Федора, а затем и Александра.
Фёдор, уставший от езды — взмокший и проголодавшийся, но не осмеливающийся жаловаться — вскоре нашел себе развлечение. Так, чтобы не обратить внимание сурового отца, он негромко обратился к Мусуду, над внешностью и обычаями которого часто за глаза подтрунивали при княжьем дворе:
— Мусуд, а Мусуд! Скажи-ка мне, что за имя у тебя? Что оно значит? Наверное, «слуга» или «раб»?
Хитроглазый татарин с мясистым носом, прошедший, прежде чем оказаться у ярославого двора, много земель, разное повидавший и диковинные языки разучивший, поглядел на Фёдора и спокойно проговорил:
— Всякий смертный — есть слуга бога и раб господень. На белом свете много имён, и каждое из них звучит по своему… — Мусуд перевел взгляд на Александра, который вперил холодный взор в своего старшего брата. Холод этот скрывал за собою гнев. Ни для кого не было тайной соперничество между княжатами, вызванное желанием привлечь к себе благосклонность отца. Александр и Фёдор могли повздорить из-за любого пустяка, а сейчас младшего из братьев явно взбесили развязные речи Федора. Мусуд, продолжая двигаться вровень с княжатами, заговорил снова: — Имя красит человека. Вот твоё, княжич Александр, имечко — славное, гордое. Так звали воеводу, покорившего полмира — Александра Македонского. Мои предки называли сего царя Зулькарнайн, а другие народы, которые он положил на свою ладонь — Искандером Двурогим.
— Он был велик? — спросил Александр.
— Его помнят даже горы и реки. И тебя будут помнить!
Александр отвернулся от Фёдора.
— Гордыню ты в нём раздуваешь, Мусуд, — неожиданно заговорил князь, и стало ясно, что он слышал всё. Однако в голосе Ярослава не было осуждения.
— К славным делам готовлю, пресветлый князь, — почтительно ответил татарин и лукаво зыркнул на Александра и Федора. — Ибо твоё древо не пересохнет и имя не забудется, не превратится в прах под ногами смертных, а стоять будет во славу земли русской.
Ярослав склонил голову в ответ и стало ясно, что ему по душе пришлись слова Мусуда. Феодор Данилыч бросил злой взгляд на гридника с ладно подвешенным языком, раздраженный тем, что этому татарину удалось порадовать князя речью.
К вечеру княжья рать вышла к берегам полноводной реке Мета, что впадала в Ильмень-озеро. Здесь проходил водный путь, по которому сплавлялись купеческие суда — лайбы и шняки
