Сомнений не было: учительница действительно зацепилась волосами за пуговицу на платье девочки.
– Не волнуйся, Птичка[1], – успокаивала она девочку, пытаясь дотянуться до злополучной пуговицы и освободиться. – Постой минутку спокойно, не дергайся.
Птичка была готова расплакаться.
– Простите, мисс Софи, – беспрестанно повторяла она испуганно, но стоять спокойно у нее никак не получалось. Учительница поморщилась от боли, но тут же рассмеялась, притворившись, что это не всерьез.
Дети с удивлением смотрели на подбежавшего Коннора, опустившегося на корточки возле парочки, которая была не состоянии расцепиться. Девочка раскрыла рот и наконец перестала дергаться. Учительница – мисс Софи – могла видеть Коннора лишь краем глаза; если бы она повернула голову, то вырвала бы себе длинную прядь волос, которая прочно обвилась вокруг пуговицы.
– Так, посмотрим, что тут у нас случилось, – проговорил он мягко, чтобы не испугать девочку еще больше. Ища, как удобней подступиться, он встал на колени перед учительницей и протянул руку над ее склоненной головой, пытаясь распутать волосы.
– Они так запутались – я не могу пошевелиться, а то мисс Софи будет больно!
Дети окружили их плотным кольцом и молча, с любопытством разглядывали Коннора, который чувствовал себя спасителем их учительницы.
– Ты права, – согласился он с девочкой, – поэтому очень-очень постарайся не шевелиться, пока я буду их распутывать. Представь, что ты статуя.
– Хорошо, сэр. А какая статуя? – оживилась девочка.
Учительница не выдержала и рассмеялась. Он видел только ее опущенный профиль и полоску гладкой шеи. Кожа у нее была молочно-белая, лицо слегка раскраснелось то ли от напряжения, то ли от смущения. Глаза ее были скрыты пушистыми ресницами, и он не мог разобрать, какого они цвета.
– Представь, что ты вон тот каменный крест на краю лужайки, – сказала она смеющимся грудным голосом. – Он все равно что статуя, потому что не двигается.
– О!
Волосы зацепились крепко, и Коннор, как Птичка, боялся причинить боль мисс Софи.
– Почти распутал, – бормотал он, – потерпите еще две секунды.
Волосы были мягкие и шелковистые и благоухали, как розы. Или так дивно пахло ее льняное платье, нагретое солнцем?
– В доме священника есть ножницы, – устав терпеть, сказала Софи. – Томми Вутен, ты здесь? Не сходишь ли…
– Даже не заикайтесь о ножницах. Я скорее дам себе руку отрезать, чем единую прядь этих чудесных волос, – перебил ее Коннор и тут же подумал, что в жизни не говорил подобной чуши.
Она искоса посмотрела на него, в глазах – искорки смеха. Синих глазах, конечно же, синих.
– Вообще-то я подумала, что вы могли бы отрезать пуговицу.
– Ах, пуговицу. Это еще куда ни шло, – Коннор явно смутился.
– Мне идти за ножницами, мисс Софи? – спросил писклявый голосок за плечом Коннора.
– Иди, Томми.
– Нет, Томми, не надо, – остановил мальчика Коннор, распутывая последнюю прядку. – Мисс Софи уже свободна.
Стоявшая на коленях мисс Софи села на пятки и улыбнулась сначала ему, потом детям, окружавшим их; кое-кто из ребятишек захлопал в ладоши, словно в конце представления. С раскрасневшимся смеющимся лицом, растрепавшимися волосами, она была так невозможно хороша, что у него дух захватило. Пораженный, он смотрел на нее, не веря, что бывает подобная красота. Тут он вспомнил, что следовало бы снять шляпу и представиться, но не успел рта раскрыть, как она повернулась к Птичке и крепко ее обняла, чтобы успокоить.
– Больно было? – участливо спросила девочка и, жалея учительницу, погладила ее по щеке.
– Нет, ни капельки.
Птичка облегченно вздохнула.
– Посмотрите, мисс Софи, что я вам принесла, – с восторженным видом она протянула учительнице маргаритку – стебелек сломан, лепестки помяты.
– О, чудесная маргаритка, – завуалировав вздох, сказала Софи и поднесла цветок к носу. – Спасибо, Птичка, я приколю ее к платью. – Девочка вспыхнула от удовольствия и, счастливая, помчалась к друзьям.
Теперь, когда все благополучно разрешилось, дети снова разбежались. Коннор все еще стоял на коленях рядом с учительницей.
– Благодарю вас, – сказала она певучим голосом, глядя ему в глаза.
– Мне доставило огромное удовольствие помочь вам.
Они отвели глаза, потом снова посмотрели друг на друга. Он протянул руку. Секунду поколебавшись, она приняла ее, и он помог ей подняться.
Она оказалась ниже ростом, чем ему показалось издали, – должно быть, изящная, горделивая осанка была тому причиной. Или то, что она была такая тоненькая. Она подняла руки, чтобы поправить волосы, и длинные рукава платья скользнули вниз до локтя. Изгиб ее шеи вновь приковал его взгляд необычайным изяществом. В ее позе, казалось, было больше интимности, чем в прикосновении руки минуту назад.
Молчание затягивалось, нужно было что-то срочно предпринять.
– Ваши дети пели, как хор ангелов, – осмелился он на откровенную лесть.
Она засмеялась так звонко и заразительно, что он не выдержал и рассмеялся тоже.
– Вы очень любезны, сэр. Надеюсь, к двадцать четвертому июня они наконец запоют, как обыкновенные дети. К дню Иоанна Крестителя, – объяснила она, видя его недоумение. – Осталось так мало времени: всего две недели. – Ясные синие глаза с нескрываемым интересом смотрели на него. – Что ж, – произнесла она мягко и повернулась, собираясь идти.
– Я недавно в этой деревне, – сказал он, чтобы как-то задержать ее.
– Знаю.
– Вы здесь живете? – спросил он и тут же подумал: что за идиотский вопрос, конечно, она живет здесь.
– О да. Я здесь живу всю жизнь. – В этот момент один из белоголовых близнецов налетел на нее. Она пошатнулась и обняла мальчишку за плечи. Тот прильнул к ней и с любопытством уставился на Коннора.
– Как вы думаете, понравится мне Уикерли?
– Не уверена, – подумав, ответила она. – Полагаю, это зависит от того, чего вы ищете.
– То, что я успел увидеть, мне очень по душе.
Она улыбнулась своей восхитительной улыбкой, однако нельзя было сказать определенно: стараются ли они очаровать друг друга или нет. Он – да, но ее доброжелательность и открытый взгляд синих глаз могли означать не более чем простую вежливость. Пока он раздумывал, как отвлечь ее, чтобы она не спохватилась, что у всех на виду беседует с человеком, совершенно ей незнакомым, кто-то окликнул ее.
От дома священника, стоявшего рядом с церковью, к ним бодрой походкой направлялся высокий мужчина благообразной наружности, одетый в черное, с запеленутым младенцем на руках.
