меньше, чем требовалось для гуляний, беготни и игр, целенаправленные поиски таких «куриных богов» не велись. Увидел–поднял. Сейчас, в ещё не старческом, но уже и не в детском физиологическом возрасте, когда дела посложней и ответственней, а время летит как в «Семнадцати мгновениях весны»-«пулей у виска», нашлось около получаса, чтобы поиграть на саксофоне, вдыхая запах моря, пройти вдоль лёгкого прибоя, глядя, как иногда через низкие тёмно-серые тучи проглядывает лучик солнца, заставляя вспыхивать ярко золотым блеском холодные серые валы Татарского пролива и, среди гниющих и источающих тот самый «запах моря» водорослей засыпанных песком, галькой и отшлифованными ветками найти больше килограмма маленьких камешков с дырочками. «Раздам на работе или сделаю бусы». Часть раздал как сувениры, а из остальных сделаю ожерелье.
Наверно-это счастье иметь возможность смотреть и видеть. Желать возможного и делать безобидные глупости вроде доставки саксофона за 10 000 км. Ручной кладью. С пересадками. Вместе с тяжеленым и неудобным кофром. Не для того чтобы заработать денег, а просто так – поиграть у моря. Глупо, но все-таки. Захотел–сделал. Счастье? А где же «щенячий» восторг? Или счастье может обходиться без него?
**********
Из чего сделано счастье
Прекрасным летним вечером меня, среднегруппника детского сада, забрала мама. Погода была замечательная. Завтра мы поедем на море. Мама мне купила мяч. Сине-красный с золотой полоской большой футбольный мяч. Про существование кожаных мячей я тогда не знал. Мы играли в футбол такими мячами. Они были потерты до светло жёлтой резины. А этот блестел и даже чуть-чуть прилипал к рукам.
На мне была рубашка с коротким рукавом, шорты, сандалии–настоящий футболист!
Приду домой, и буду забивать голы. И весь я бодрый и радостный. Мяч надо беречь, чтобы он был постоянно новый, поэтому я буду играть дома в зале, чтобы на улице он не испачкался и не потёрся. После игры обязательно помою его с мылом, вытру и буду с ним спать. Нет, я не жадный, но, если им будут играть другие, они могут его испортить или поцарапать.
С поляны, которая перед домом открывается замечательный вид на посёлок, море, «Пензу» (с. Пензенское) которая далеко от нас и тоже стоит на берегу. Завтра с утра мы на мотоцикле поедем на море. Мама будет загорать, папа ловить рыбу, я бегать по берегу, купаться, а потом мама сварит уху. И только вечером мы вернёмся домой.
Буду играть в футбол дома ещё и потому что надо играть без сандалий – чтобы не поцарапать мяч. Вот я во дворе, бегом домой, в зал. У нас большой трёхкомнатный дом, если считать и кухню. Кухня – там печка, стол, диван и шкаф для посуды и всяких круп. В спальне – кровать родителей, моя и шкаф для одежды. А в зале простор – радиола на тумбочке, в углу этажерка и трюмо. Про часы – «кукушка» я не подумал и так как в просторном (9-10 м2.) зале все остальные стены были заняты окнами и дверьми я выбрал именно стену с часами.
Мяч гулко отдавался в ноге и звенел, отскакивая от стены. Как приятно по нему бить! Ловить отскочивший мяч, быстро ставить и снова бить. И я весь слегка вспотевший, бодрый, счастливый. Счастье, переполняя меня, пело и приятно подстёгивало – ещё, ещё!
И вдруг… Мяч, взлетев слишком высоко и, наверное, достаточно сильно, бьёт прямо в часы. Отлетает маятник, одна из гирь подпрыгнув, устремляется вниз, со скрежетом, до самого пола. Бабах! Сами часы, качнувшись, и, видимо приняв окончательное решение, летят на пол вместе с гвоздём, на котором висели и здоровенным куском штукатурки. Долетев до пола, они издают звон всеми своими пружинами, а кукушка, вывалившись из своей дверцы, поёт последнее «Ку-ку».
Я парализованный случившимся и совсем забывший про мяч, с ужасом смотрю на содеянное. В голове панические мысли «Может быть…». Мяч, совсем распоясавшись, пролетает мимо меня и бьёт в стекло. На моё счастье стекло выдержало. Кстати? Где же счастье? Его нет! Совсем нет! Насколько я был счастлив до этого и бодр, настолько же, а может быть еще и больше, я сейчас несчастлив, удручён, подавлен, испуган и парализован ужасом до мурашек в конечностях и на затылке. И холод в животе. А в руках – ногах слабость
«Может быть…» не получилось, потому что отец, вернувшийся из гаража, проходил мимо окна как раз в этот момент. Все слышал и видел. Вскипев, он не успел остыть – путь до места ЧП был слишком коротким в связи с малометражностью дома.
Я не помню, какие репрессии ко мне были применены и поехали ли мы на море, но в полной мере ощутил и на всю жизнь запомнил – счастье – это что-то хрупкое, красивое, изящное и, если его испытывать на прочность, его не станет меньше – его не станет совсем, а осколки ещё и больно поранят.
Мяч со мной не спал, я играл им в футбол уже на улице, сильно не заботясь о его состоянии. Нет, он нисколько не повредился от удара о «кукушку», и он был не виноват, что часы разбились, просто чувства прошли. У меня.
«Кукушку» купили новую, и потом отец ещё несколько раз покупал такие же часы. Сейчас таких нет.
**********
Шарик
Когда-то давно, настолько давно, что помню смутно, или ещё до моего появления на свет, у нас жила собака–Шарик. Белый, лохматый, маленький, беспородный и самостоятельный. Соседний двор и наш были разгорожены высоким и плотным забором из тонкого горбыля. И там жил, тоже беспородный, но огромный и свирепый цепной пёс Полкан.
На зиму большая часть заборов снималась и складывалась, где ни будь, во дворе. Потому, что забор запросто могло снести ветром или намести вокруг него здоровенный сугроб. Сугробы наметало и без заборов, но с забором они были значительно больше. Физическая граница между дворами исчезала, и Шарик мог, абсолютно свободно, сходить в гости к Полкану. Делал он это часто и с нескрываемым удовольствием. Полкан, который оставался круглый год прикованным к своей будке, рвался с цепи и лаял до пены и хрипоты в голосе, а Шарик, находясь на минимально безопасном расстоянии, почёсывался, потягивался или непринуждённо сидел, задумчиво вглядываясь вдаль и не обращал ни малейшего внимания на Полкана и на его зубы, лязгавшие в нескольких сантиметрах.
Зачем он это делал? Непонятно.
Однажды цепь оторвалась от будки… Шарика собирали, чуть ли не по частям.
