Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
полумраке старшему лейтенанту Конькову казалось, что в комнате становится холоднее, и в такие минуты у него по спине ползали мурашки.
Высокая Дарья Анатольевна возвышалась над сидящими, как минарет.
– Александр Сергеевич Пушкин. Александр Сергеевич Пушкин, – говорила она замогильным голосом. – Вы будете говорить? Да или нет. Да или нет.
В какой-то момент блюдце начинало метаться между пальцами людей, словно затравленный зверёк.
– Я чувствую монаду Александра Сергеевича, – объявляла Дарья Анатольевна.
Коньков не верил в спиритизм, но всё равно ему было неприятно и он ёжился, будто от холода.
Спиритисты задавали духам различные вопросы, например, у того же Пушкина старались поделикатнее выпытать историю его взаимоотношений с женой. Или интересовались авторством сочинений Шекспира, с которым общались на русском языке, что, в общем, всех устраивало, хотя говорили с завистью, что одна переводчица с Тверской для общения с Шекспиром принципиально использует только староанглийский язык.
Большинству из присутствующих было за пятьдесят. Конькову было здесь скучновато, и он мог бы посылать сюда кого-нибудь из своих подчинённых, но спиритисты когда-то стали его первой самостоятельной работой, и он не хотел их перепоручать никому другому. Кроме того, он привязался к Дарье Анатольевне.
К сожалению, духами поэтов и писателей дело не ограничивалось и к блюдцу время от времени призывались тени политических деятелей.
Дух Ленина, например, всё чаще донимали, вполне ли он доволен положением дел в Советском Союзе? Кто ему нравится больше – Ельцин или Горбачёв? Что теперь ему кажется лучшим: социализм или западная демократия? Дмитрий Коньков от таких вопросов, сам того не замечая, начинал болезненно морщиться.
Он думал о том, что в один прекрасный день всех этих симпатичных людей разгонят и что лучше бы они в политику не лезли. Чуткая Дарья Анатольевна в такие моменты сочувственно посматривала на хрупкого Конькова и предлагала всем перейти к кофе, чтобы слишком длительное общение с духами не повредило ауре присутствующих.
У Конькова было много хлопот со спиритистами, не говоря уж об остальных. Кришнаиты получали деньги и литературу из-за рубежа и считались подверженными западному влиянию, а следовательно, враждебными.
Реставраторы икон из клуба «Княжичъ» были настроены патриотически, терпеть не могли Запад, но мечтали о восстановлении царской власти, что нервировало КГБ, поскольку всё-таки подразумевало государственный переворот.
А клуб «Шалом и здравствуйте!» был базой Всемирного еврейского конгресса по переманиванию евреев в Израиль. Не то чтобы КГБ или Советский Союз так любили евреев, что не могли с ними расстаться, но, когда те стремились покинуть страну сами, да ещё в возрастающих количествах, было как-то обидно. Кроме того, часто уезжали хорошие специалисты, которых не хотелось терять.
«Шалом и здравствуйте!»
В последнее время Коньков не любил ходить в «Шалом и здравствуйте!», хотя и должен был там появляться под видом изучающего иврит и еврейскую культуру.
Полгода назад там преподавала еврейскую историю Лена, девушка с волнистыми каштановыми волосами и голубыми глазами. Лена рассказывала о хасидских цадиках, и её прекрасные глаза то смеялись, то становились печальными и бездонными.
Дмитрий Коньков слушал её голос и думал о том, что она похожа на тургеневскую девушку середины девятнадцатого века, да ещё на Василису Прекрасную с обложки книги «Русские народные сказки». Эту книгу маленькому Диме бабушка подарила в первый день школы. Рядом с Василисой Прекрасной был нарисован Иван – крестьянский сын, держащий в руке меч и наступающий аккуратным красным сапожком на чешуйчатую шею Змея Горыныча, который глядел на Василису знойными, с поволокой очами.
Иногда старшему лейтенанту Конькову казалось, что Лена смотрит на него чаще, чем на других, тогда у него захватывало дух и он чувствовал, что краснеет, и начинал ругать себя за непрофессионализм.
Как-то в классе появился румяный молодой человек, облачённый в чёрный костюм и круглую шляпу, похожую на модель планеты Сатурн. Молодой человек оказался Сашей Перельштейном (1962, еврей, холост, высшее, аспирант), представителем общины известного раввина Зяблика-Школьника, давно переехавшего в Нью-Йорк.
Саша обладал длинными, как у телёнка, ресницами и неистощимыми запасами энтузиазма. Лена смотрела на Сашу с уважением, и Коньков томился от ревности. Присутствующие – уставшие после рабочего дня люди, собравшиеся на урок со всех концов Москвы, восприняли Сашино появление прохладно. Саша раздал им книжечки «Краткое введение в иудаизм» и принялся рассказывать истории из жизни своего учителя Зяблика-Школьника.
– Как-то раз, – говорил Саша, хлопая своими замечательными ресницами, – ребе был тяжело болен. Родственники думали, что он умирает. Но вот пришёл к нему простой еврей за советом. Тогда ребе поднялся со своего одра и шесть часов проговорил с ним о его семейных делах.
– Он настолько знаменит, что слава о нём идёт по всему миру! – рассказывал Саша.
Он захлёбывался от восторга, не замечая, что его энтузиазм не передаётся другим. Но старший лейтенант Коньков расстроился. Ему казалось, что Лена ловит каждое Сашино слово.
– Я тоже слышал историю про Зяблика-Школьника, – неожиданно для себя сказал Коньков. – Однажды он был снова смертельно болен. Вдруг он услышал шум во дворе. Он выглянул в окно и увидел, что внизу во дворе четыре простых еврея тащат в подъезд пианино. «Куда вы несёте пианино?» – крикнул он. «На восьмой этаж», – отвечали ему. Тогда ребе на цыпочках спустился во двор, помог этим людям перетащить пианино, вернулся к себе и снова лёг в кровать.
Кто-то захихикал. Саша запнулся, пытаясь найти слова для ответа. Лена зажимала рот ладошкой, морщилась от смеха, и Коньков почувствовал себя счастливым. Но через несколько недель Лена уехала в Израиль, и Конькову стало тяжело приходить в «Шалом и здравствуйте!».
Антоша Феодоров и кришнаиты
Спокойнее всего он чувствовал себя в ашраме кришнаитов, расположенном неподалёку от метро «Кропоткинская». Кришнаиты были люди кроткие и благожелательные, и казалось, что, исходящие от них мир и покой разливаются в воздухе вместе с индийскими ароматами.
Ашрам располагался на квартирке Стёпы Верховцева (1955, русский, холост, высшее, музыковед). Стёпа в собственности не нуждался, так как пребывал в самадхи: и днём и ночью он сидел в позе лотоса в гостиной и отрешённо улыбался. Его с благоговением показывали новичкам.
Впавшего в самадхи Степу опекал ставший фактическим главой ашрама Антоша Феодоров (1952, русский, не имел, холост, среднее, слесарь), как и Вова Понятых, бывший агентом Конькова. Антоша Феодоров недавно вернулся из Нью-Йорка и до сих пор рассказывал, как получил посвящение «у лотосоподобных ног» самого основателя кришнаизма. Длинное имя этого основателя старший лейтенант Коньков запомнить не смог, но на всякий случай хранил в записной книжке.
Тоненькая, одетая в жёлтое сари девушка
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
