Так что когда Гарри пробормотал что-то насчет того, что его мать очень устала, Анна сразу поняла, что он имел в виду, — если приедет мать, за ней непременно притащится отец. После того как в 1807 году, присутствуя на совете колледжа и желая блеснуть красноречием, он, будучи пьян, не смог связать двух слов, Гарри больше не желал приглашать его на какие-либо школьные мероприятия.
Будучи пьяным, сэр Лайонел обычно проглатывал многие буквы, особенно букву «с», и Гарри не был уверен, что сможет пережить еще одно выступление отца, тем более что в тот вечер отец решил произнести речь, взгромоздившись на стул в тот момент, когда наступила абсолютная тишина.
Гарри постарался стянуть отца со стула, и, возможно, ему это и удалось бы, если бы его мать, сидевшая на стуле рядом, захотела бы помочь сыну. Но она, по своему обыкновению, смотрела в таких случаях строго перед собой, притворяясь, что ничего не видит и не слышит. А это означало, что Гарри пришлось тянуть отца с одной стороны. В результате сэр Лайонел потерял равновесие и с грохотом рухнул на пол, ударившись щекой о спинку стоявшего впереди стула.
Такое событие могло бы привести в замешательство любого, но не сэра Лайонела. Он глупо ухмыльнулся, назвал Гарри «мой шмышленый штарший шынок» и выплюнул зуб.
Гарри сохранил этот зуб. Но он больше не разрешал своему отцу появляться на территории колледжа. Даже если это означало, что он будет на выпускном вечере единственным учеником, к которому не приехали родители.
Тетя Анна настояла на том, чтобы отвезти его домой, за что Гарри был ей благодарен. Он не любил гостей, но Анна и Себастьян уже все знали про его отца. Во всяком случае, почти все. Он не рассказал им о недавней утрате любимого бабушкиного самовара.
Дело в том, что сэр Лайонел споткнулся о стул и в неудачной попытке сохранить равновесие совершил прыжок, приземлившись животом на сервант. Самовар упал, серебряный бок покорежился, а эмаль внутри пошла трещинами и вообще почти вся отвалилась.
В то утро на полу оказались также три тарелки с яйцами и несколько ломтиков поджаренного бекона.
Но если взглянуть на вещи оптимистически, собак еще никогда так хорошо не кормили.
Колледж Хесслуайт был выбран еще и по причине того, что он находился не очень далеко от дома Валентайнов. Так что они доехали до дома всего за полтора часа.
— В этом году много зелени, — заметила тетя Анна, — а розы, наверное, цветут вовсю.
Гарри рассеянно кивнул, стараясь понять, какое сейчас время: еще конец дня или уже начало вечера? Если бы уже было ближе к вечеру, подумал он, ему пришлось бы пригласить тетю и кузена на ужин. Впрочем, пригласить их надо было в любом случае; потому что тетя Анна, конечно, захочет повидаться с сестрой. Но если еще день, они скорее всего рассчитывают только на пятичасовой чай. А это означало, что можно было избежать встречи с Лайонелом.
Другое дело ужин. Сэр Лайонел всегда настаивал на том, чтобы переодеваться к ужину. Как он любил говорить, «это отличительная черта джентльмена». И сколько бы человек ни сидело за столом (в девяноста девяти случаях из ста это был он сам, леди Валентайн и кто-либо из детей), он любил разыгрывать роль хозяина, принимающего гостей. Все это выливалось в бесконечные истории и анекдоты, причем, рассказывая их, он забывал, в чем заключалась соль этих анекдотов.
Сидевшие за столом почти все время молчали, делая вид, будто не замечают, как по столу растекается пятно соуса из опрокинутого соусника, или того, что сэр Лайонел требует, чтобы ему налили еще вина.
Еще раз.
И еще.
Никто никогда его не останавливал. Какой смысл? Сэр Лайонел отлично понимал, что пьет слишком много. Гарри потерял счет случаям, когда отец, повернувшись к нему, всхлипывал: «Мне так жаль, так жаль. Я не хочу тебя расстраивать. Ты хороший мальчик, Гарри».
Но по-другому не было никогда. Какова бы ни была причина, по которой сэр Лайонел неизменно напивался, она всегда была сильнее чувства вины или сожаления, которые могли бы его остановить. Сэр Лайонел понимал размеры своего несчастья, но был совершенно не в силах что-то сделать.
Так же, как Гарри. Не мог же он привязать отца к кровати. Поэтому он никогда не приглашал к себе домой друзей, старался не быть дома во время ужина, а окончив колледж, начал считать дни, когда настанет время и он сможет поступить в университет.
Но сначала ему предстояло пережить лето.
Когда карета остановилась перед домом, Гарри выпрыгнул и протянул руку тете. Себастьян последовал за нею, и все трое направились в гостиную, где за рукоделием сидела Катарина.
— Анна! — воскликнула она, но не встала, чтобы приветствовать гостей. — Какой чудесный сюрприз.
Анна наклонилась, чтобы обнять сестру, и села рядом.
— Я решила подвезти Гарри домой из колледжа.
— О! Значит, семестр закончился? — пробормотала Катарина.
Гарри улыбнулся. Наверное, это его вина, что он не сообщил матери о том, что он окончил колледж. Но разве матери не должны сами следить за учебой своих детей?
— Себастьян, — сказала Катарина, повернувшись к племяннику, — как ты вырос.
— Такое случается, — криво усмехнулся Себастьян.
— Боже мой, — улыбнулась Катарина. — Скоро ты станешь опасен для девушек.
Гарри знал, что Себастьян уже покорил почти всех девушек в окрестностях Хесслуайта. От него, вероятно, исходили какие-то особые флюиды, потому что девушки буквально падали к его ногам.
Конечно, не все девушки могли одновременно танцевать с Себастьяном, поэтому кое-что перепадало и Гарри, который обычно стоял с ним рядом.
— У него не будет на это времени, — сказала Анна. — Через месяц он уезжает в армию. Я купила ему патент офицера.
— Так ты будешь служить в армии? Как это здорово, — с улыбкой сказала Катарина.
Себастьян пожал плечами.
— Ты же знала об этом, мама, — сказал Гарри.
Будущее Себастьяна было определено уже несколько месяцев назад. С тех пор как умер ее муж, тетю Анну очень беспокоило то, что ее сыну не хватает мужского влияния. И поскольку ему не светили ни титул, ни наследство (его отец был вторым сыном графа), было понятно, что ему придется самому пробивать себе дорогу в жизнь.
Никому, даже матери Себастьяна, считавшей, что солнце встает и садится исключительно ради ее сына, и в голову не могла прийти мысль, чтобы предложить ему стать священником.
Себастьян был не слишком рад перспективе провести следующие годы на войне с Наполеоном, но — как он признался своему кузену Гарри — что ему оставалось делать? Его дядя, граф Ньюбери, презирал его и ясно дал понять, что от этой ветви их семьи ему нечего ждать благодеяний, ни денежных, ни каких-либо других.
— А вдруг он умрет, — предположил Гарри с тактом, присущим девятнадцатилетнему юнцу.
