симпатичная, но это не точно.
— Как зовут? — спросил Мельчаков. — …Боец?
— 81-я аэромобильная. Солдат Ярошук.
— Это я и без тебя понимаю, что ты солдат Ярошук. Как зовут?
— Солдат Ярошук. 81-я аэромобильная бригада. — повторила девушка. Она смотрела мимо лейтенанта куда-то вдаль и немного в себя. Мельчаков уже привык и немного устал от этого взгляда. Это была, конечно, чистая без примесей ненависть. Но такая особая ненависть. Она мертвит и уменьшает человека в человеке до горчичного зерна. Спасение невозможно. Возможны страх и тяжесть наказания. И мысли чтобы не было утопить окружающий мир в блевотине своей ненависти.
— Мотя! Тащи лопату. — крикнул Мельчаков.
Лейтенант бросил под ноги солдату Ярушуку саперную лопату с выжженной на черенке буквой Z.
— Копай. 81-я аэромобильная.
— А дальше? — спросила солдат Ярошук.
— Дальше? — Хасан задумчиво сосчитал пальцы. — Будешь 34-я аэромогильная. Копай.
Когда яма была готова, солдат Ярошук потащила туда своих убитых побратимов. Спотыкаясь и падая, обливаясь страхом и потом, тащила она по рыхлой неуступчивой земле тяжелые как пудовые вериги отцветшие уже никому не нужные молодые и красивые тела. Когда закончила, солдат Ярошук встала на краю ямы и повернулась.
— Чего ждешь? — весело и громко спросил Мотя.
— Я туда не пойду. — не успела сказать солдат Ярошук, как тут же, не сходя с этого места надломилась. Горлом заполненным трусливыми слезами закричала.
— Здесь стреляйте. Выздыхните все! Ненавижу!
Мельчаков вздохнул, закинул руки за голову. Устроился, уютно прижавшись к шершавому древесному боку. Он прикрыл глаза и даже успел подумать, что уснул. А еще подумал, что ненависть врага второе имя Искандера.
— Командир, командир.
Мельчаков открыл глаза.
— Спеклась? — спросил он Мотю.
— Вроде. Говорит Яной зовут. Из Житомира.
— А про корректировщика?
— Говорит, покажет.
— Хорошо. — сказал Мельчаков. — Яму зароет и пойдем.
— Всего-то? — протянул недовольно Мотя. — Слабенькая денацификация, лейтенант. Этой ведьме все едино. Мы. Побратимы. Посестры.
Мельчаков лениво поднялся. Его автомат переехал за спину. Мерно и невозмутимо бросала землю в яму солдат Ярошук. Ничем себя не выдавала, но что творится в ее голове, Мельчаков примерно догадывался.
— Такую лечить, только калечить. — сказал Мотя.
— Что предлагаешь? — Мельчаков внимательно посмотрел в азартные и слишком зеленые глаза. — Ложку в глаз? Коленку прострелить? Может кругом пустим? А? Солдат Ярошук А.И.?
— Да я так, командир. — смутился Мотя. — Ради смеха. Просто вижу, что ей все по барабану. Не испугается. Не простит.
— И ладно. — согласился Мельчаков.
— Дело, лейтенант. — это Формалин сказал. Он сзади подошел по своим делам и все слышал.
— Если все так как ты Мотя говоришь, то в эту яму она сейчас и себя закапывает. А денацификация слово не только длинное, но и долгое. Его на всех хватит.
— Обо что спорим, камрады? — Умка подкрался незаметно. На беседу пришел. Очень он любил такие ожиданные и неожиданные разговоры. Знал пару крутых словечек: амбивалентность, конгруэнтность и великий и ужасный «кешмер».
Стало душно. Умка глупо улыбался в предвкушении. Формалин полез за сигаретами. Мельчаков включил рацию.
— Ясень? Ясень? — лейтенант вызывал Ващенко.
— Вы чего, мужики? — расстроился Умка. — Давайте обсудим. Мотя?
Мотя ничего не сказал. Он махнул рукой. Прошел мимо Умки. Отобрал у солдата Ярошук лопату. Землю бросал энергично и быстро. По-настоящему закапывал. Без шуток.
