– Я не шучу, – злится Макс. – Это… отвратительно. Но я как будто теряюсь в пространстве. Не нахожу точек соприкосновения с землёй. Так дети, наверное, начинают ходить – их штормит и шатает. Поэтому они падают.
– Дети учатся ходить. Шаг за шагом, Макс. Падают и встают. Снова и снова, пока не начинают топать. То же самое нужно делать и тебе. И однажды всё получится. Знаешь, в чём отличие? Дети не боятся. А ты – да. Их ведёт вперёд любопытство. А тебя тормозит страх.
Лиза заправляет за ухо прямую тёмную прядь, облизывает губы и складывает руки на груди.
– Я сейчас скажу крамольную вещь, брат. И даже не боюсь быть удушенной или побитой. Пока ты не перестанешь себя жалеть и отстраняться от всего мира, у тебя ничего не получится. Ты даже не понимаешь, какой счастливчик. Ты потерял лишь часть ноги. До колена. И вполне можешь быть нормальным – прыгать, бегать, жить полноценной жизнью.
– Ещё скажи – танцевать, – кривит он язвительно губы и почему-то перед глазами у него – Альда. Чучело без груди и в растянутом свитере. С красно-синим шрамом возле колена.
– Да! И танцевать! – горячо хватается за опасную мысль сестра. – Всё, что угодно! На руках ходить. Пить кофе в кофейне напротив. Целовать девушку и бродить по лужам в дождь, без зонта. Помнишь, как раньше?..
– Как раньше уже никогда не будет, – во рту становится горько. Привкус степной полыни и сухого ветра.
– Ну и по фиг, – Лиза зло сверкает глазами. – Будет ещё лучше. Только в это надо верить и меняться. Не оглядываться. Не вернётся уже ничего, ясно? И нога не отрастёт. И ты либо живёшь с этим, либо катишься вниз.
До него пока не доходили её правильные слова. Не трогали. Проходили мимо, как товарный поезд, у которого нет остановки, а есть какая-то далёкая станция прибытия. Но в груди засел жуткий дискомфорт. Ворочался и цеплял внутренности. Корёжил орган, который называют сердцем. Альда. Чёртова ведьма. С глазами-пропастями и козырем из рукава. Сине-красной змеёй, что ужалила его и смотрела, как он корчится в муках, пытаясь переварить смертельный яд.
– Ладно, – Макс хлопает себя по коленям. – Я тебя услышал. Мне надо подумать, с чего начинать.
– С улыбки, – у его несносной сестры всегда есть ответ. – Начни с улыбки, Макс.
Глава 3
Альда
Он двигался как бог девяносто восьмого левела. Пластично, размеренно, с затаённой страстью. Под загорелой кожей бугрились мышцы, ягодицы сжимались ритмично. Аххх… оххх…Да-а-а-а…
Но это не секс, нет. Всего лишь танец. Хотя и в сексе он также хорош. Как перепетуум мобиле. Как отбойный молоток. Вдалбливался, проникал, вжимался. Дышал, группировался, красовался. Делал технически великолепные позы – недоступные простым смертным ухажёрам с неразвитой мускулатурой.
Он двигался как бог девяносто восьмого левела – не дотягивал совсем немного до сотого. Был хорош во всём и, наверное, для многих. Эс ничего не чувствовала с ним ни в танце, ни в сексе. Но если в первом случае она была жестока и придирчива, не умела притворяться и лгать, то во втором – знала – он не виноват.
Это она неправильная. С изъяном. Фригидная. И, как бы он ни старался, она могла только артистично стонать и сжимать стенки влагалища, имитируя оргазм.
Эс ненавидела ложь. Умирала внутри, когда приходилось говорить хоть слово неправды, но в сексе ей приходилось скрывать маленькую тайну большой ущербности. Кажется, успешно.
Ник ничего не замечал. Впрочем, его мало интересовали чьи-либо эмоции или страдания, душевные метания или тревога. Он в окружающем мире и в людях любил только себя. Единственного и неповторимого. Великолепного и сияющего.
При этом он не хвастался и не бахвалился. Скромный. Вежливый. Бесконечно внимательный. Но Альда научилась со временем читать его. Узнавать по почти неуловимым приметам, когда он притворялся. Делал вид. Играл мышцами лица, изображая то участие, то сожаление, то скорбь. Иногда – улыбку. Ничего нового – всего лишь правильная группировка мышц. Жаль только, глаза не умели притворяться так же искусно.
– Никки, дорогой, перерыв на пять минут! – холодная рыбина с глазами стервы Стелла Перовская только с ним разговаривала ласково, отчего казалась карикатурой – безобразной тварью, фальшивящей каждым звуком.
– Эсми, подождёшь меня? – он вытирает белоснежным полотенцем лицо и тёмные волосы.
– Да, конечно.
Зачем она продолжала ходить сюда – одному богу известно. На неё не смотрели. Отводили взгляд. Часто конфузились. Те, кто помягче. А так она давно чувствовала себя пустым местом. Коля нуждался в ней. Наверное. Иначе бы он понял, как эгоистично и жестоко заставлять приходить на репетиции и смотреть, как танцуют другие.
Колю любили родители и сжимали ей горло, прямо-таки навязывая «хорошую партию». И это была не партия в шахматы. Это была игра в жизнь, в которой она не чувствовала себя живой.
Она могла порвать отношения. Послать Колю подальше. Но не стала. В ней поселилась мечта, и Эс давала ей возможность вырасти, созреть, родиться.
Чтобы выносить ребёнка нужно много сил и терпения. Чтобы родилась мечту, нужно просто не отказываться от неё.
– Ты видела, Стелла звереет? В последнее время она хочет выжать из меня максимум. Скажу по секрету: она замолвила обо мне словечко перед Гайшинским, а это перспективы, ты же понимаешь. Конечно, это закономерность, но я и не надеялся, что это случится так быстро.
Он надеялся. Но продолжал лукавить даже перед ней. Да и Стелла перед ним разве что на пузике не ползала по сравнению с тем, как она себя вела обычно, с другими учениками.
– Я хотел посоветоваться с тобой, Эсми.
А вот это главное, зачем он захотел видеть её именно сегодня.
– Ты всегда можешь на меня рассчитывать, – она не лукавила.
Когда человека знаешь так долго, он практически становится родным. Ну, если не считать, что они года четыре активно трахаются. Не живут вместе, нет. Кочуют туда-сюда, хотя Коля и настаивал. Ему было бы удобнее. Но Эс осталась непреклонной: жить под одной крышей с ним не хотела она. Нуждалась в свободе и личном пространстве, чтобы не потеряться, остаться собой, а не чьей-то матрицей – формой под кого-то. Вмятиной на гладкой глянцевой поверхности.
Он останавливается, берёт её за руки, и Эс внутренне сжимается. Если сейчас он попросит стать его женой, ей придётся отказать ему. Коля смотрит ей в глаза. Очень серьёзно и взволнованно.
– Эсми, дорогая, – ему, наверное, будет больно, очень больно. А ещё может накрыть депрессией и прийти творческий кризис. Ему и так пришлось нелегко, когда с ней случилась беда. – Ты же понимаешь: жизнь не стоит на месте. Если бы я мог, я нашёл бы рычаг и отмотал время назад. Предотвратил бы. Уберёг бы.
Тут самое важное слово – частица «бы», которая означает условие, которое помешало. Она переводит дух. Это не предложение руки и сердца. И её настолько легко, что остальное проходит мимо – заглушается шумом в ушах.
