Мы проследили за официантом глазами, он скрылся под приглашением в жаркое лето без сезонов дождей. Дверь за ним закрылась, отрезав путь к тропическим островам. Мне стало смешно и немного грустно. Маленькая, неприметная дверца чулана папы Карло вела к неведомым берегам. Надо только повернуть ручку, и перед тобой заплещется безбрежное южное море.
– За смену времени, – он придвинул кружку с глинтвейном ко мне и сложил губами кораблик.
Я снова вспомнила «Тамань» и повела плечами. Хамить не стоит. Перекинемся словами и распрощаемся. Я попробовала глинтвейн и поморщилась. Немецкое варево перемололо все вкусы и запахи в абракадабру, сохранив в сухом остатке только ром.
– У вас нет мобильника? – спросил он.
– А что?
– Мне нужно сбросить вызов. У моего батарея села. Это не займет ни времени, ни денег. Обещаю.
Я заколебалась, никогда не даю своих вещей посторонним.
– Это важно. – Его серые глаза сощурились, потянувшись к вискам.
Я рефлекторно отвернулась, мой взгляд заскользил по лощеной бумаге фотообоев и остановился на белой пене прибоя. Я вдруг попала в волну, застывшую копией южного моря вне времени и пространства. Прямо в море была вырезана дверца, где исчезали официанты. Магическая дверца захлопнулась, ключника не предвиделось.
Сотовый телефон вернулся ко мне прежде, чем я успела пожалеть. Но я никогда не давала своих вещей посторонним. Так странно.
– Вас как зовут?
– Александра.
– И в паспорте так же? – засмеялся он.
У него были мелкие белые зубы, совпавшие с горбинкой, смуглой кожей, миндальными глазами и животным запахом черной замши. Они вложились друг в друга, как матрешки. Но оставалось неясным, где сердцевина, начало или конец, разматывающие воображение. Чтобы увидеть, нужны параллели.
– А вас? – смеясь, спросила я.
– Марат.
Вот и конечная нота. У букета появилось настроение, но серый цвет радужки никак не встраивался в картинку. Я вдруг подумала о скандинавской обжарке конголезской робусты. Осло-тюлень. Что-то в этом духе.
– Где вы работаете? – спросил он.
– В больнице врачом, – нехотя ответила я. – А вы где?
– Нигде. – Он держал кружку длинными тонкими пальцами. Такие пальцы бывают у людей с синдромом Марфана.
– И на что вы живете? – без интереса спросила я.
– Подрабатываю понемногу. Еще по глотку глинтвейна? – Он смотрел на кружку, к которой я почти не притронулась.
– Нет.
Мне внезапно стало скучно. Смертельно скучно. Со мной такое бывает. Мы одновременно споткнулись на равностороннем молчании. Оставалось только слушать тишину, равную четырем нулям. Нужно было уходить.
– Мне домой, – решительно сказала я.
– Вы не допили свой кофе, – он улыбнулся, глядя в книгу.
– Не люблю холодную воду.
Я не взяла перчатки, мне пришлось засунуть руки в карманы пальто. В одном из них лежал клочок бумаги, на нем номер телефона и подпись «Марат». Я засмеялась. У сероглазого парня по имени Марат были волосы цвета кофейных зерен итальянской обжарки. Почти черные. Осло-тюлень – это забавно.
Марат
Есть то, что сшибает голову с ног. Меня выцелил круп зебры со стула у барной стойки. Черные полосы на белом фоне плавно обтекли седалище, сойдясь в два черных глаза на ягодицах. Я только вошел, как тут же споткнулся об их пристальный взгляд, глядящий в упор. Споткнулся и остановился. С чего мне померещился самец парусника на месте женщины, сидящей у стойки? Спица стрелой вошла в клубок ее волос и вынырнула назад перископической трубкой третьего глаза – черная склера и белый круглый зрачок. Перископ качнулся, взяв на прицел, – я подошел к стойке, чтобы увидеть лицо. Пришпиленная бабочка оказалась живой. Крылья ее носа дрогнули, и она повернулась ко мне. Ее скулы пылали румянцем. Невероятно! Но это выглядело… непристойным. Мое сердце екнуло – я не ждал, но попал, повелся на женщину, раздувшую ноздри, как зверь. Подсмотрел тайную, чужую охоту и внезапно понял: это желание должно стать моим.
Зебра шла к моему столику, движения ее бедер срисовывали черные полосы юбки. Рельеф ляжек, бесстыдно обтянутых африканской, травоядной шкуркой, срисовывал я и такие, как я. Она шла ни быстро, ни медленно. Закручивая жаркий ветер из раздевающих глаз. Это могло бы взбесить, если бы желание уже стало моим. Но мне везло больше: она шла ко мне, не глядя по сторонам. Я всегда получаю свое. И я знал, она придет – ее зрачки расширились. Я взял свое еще у барной стойки. Бабочки всегда летят на свет, где их уже ждут. Я жду. И получаю свое, если хочу.
– Не занято? – спросила она.
Села лицом ко мне, перископическим глазом к остальным самцам. Неосознанная уловка, невинная на первый взгляд, на деле – двурушничество… Лишнее следует отсекать.
Вокруг меня по периметру белые столы и кресла из черного кожзаменителя, барная стойка в стиле хай-тек и абажуры, сплетенные из ротанга. Неподходящие декорации для кофейни, но у бабочки-зебры покровительственная окраска. Черно-белый узор, продуманный до мелочей, чтобы слиться с фоном и скрыться. Но каждая ягодица – мишень с черным яблоком в центре. Все взгляды попадают в десятку.
Беззащитная бабочка-зебра цокнула по фарфоровой чашечке ядовито-красными коготками. Как я сразу не заметил десять хитиновых капель яда? Ее ресницы взлетели и упали, но я увидел на роговице отражение обжигающей кофейной пенки в фарфоровой чашечке склер. Она закрыла глаза, раздула ноздри – и уже чует и вожделеет запах заваренного кипятком смолотого в порошок кофеина. Так любить кофе? Я подсматриваю сквозь замочные скважины своих глаз за актом чужой страсти, рискуя превратить свой интерес в желание. Я – наездник, и я хочу есть.
– Я тоже, – ответила она в круге света от абажура из ротанга.
Я рефлекторно оглянулся назад. В фастфуде подают девушек попроще, переварил и забыл. Но я сыт ими по горло. Она вернула меня назад книгой, которую я раскрыл для нее. Ну что ж, поиграем. Я – охотник. Паук, жрущий бабочек, книга – моя паутина. Раз ты так хочешь, иди ко мне.
– Со мной не стоит шутить, – пожалел я ее.
По законам войны на первом месте стоит правильный бой, на втором – маневр, на первом месте – гуманность и справедливость, на втором – хитрость и обман. Законы, идущие от Хуан-ди, подходят к войне полов, как ключ к замку. Подобрать нужный ключ не слишком трудно, если знать, что универсальной отмычки нет.
– И почему же? – Она подняла черные, тонкие змейки бровей.
Ее ресницы не накрашены, они раздели глаза донага, сделав их беззащитными. Ее губы обведены ядовито-красной помадой, она лоснится хорошо смазанным наганом в круге света от абажура из ротанга. Разве бабочки не знают, что губы – негатив других губ, прячущихся под вызывающей юбкой в обтяжку? Или ядовитые бабочки охотятся на пауков? Я засмеялся, подумав – кто кого?
