это был первый Его смех, и одновременно первый серьёзный спор меж племенами.
— У Меня этих камней полные карманы, — Довольно поглаживал Себя по животу великан. — Посмотрим, что будет дальше.
Людям было невдомёк, что делать с камнями; их детям также была с ними страшная скука — отложили в чуланы до лучших времён, когда взбредёт-таки на ум, какое применение им назначить.
Эльфы были гораздо более разумны, но они, в отличие от людей, жили несколько иными вещами — оттого и они не смогли (или не захотели) вызнать все тайны и секреты алмазов.
Гномы же, сокрушая скальную породу, умели обращаться с подобным материалом. Собственно, алмазы были им не в новинку, не в диковинку — но именно эти алмазы всё же сбили с толку. Так, они были намного твёрже любого из металлов, и могли даже разрезать их; на Солнце они светились всеми цветами радуги, и единственным их недостатком являлась высокая хрупкость. Самым же удивительным во всей этой истории оказалось то, что гномьи мастера установили примерный возраст камней, и составил он около двух с половиной миллиардов лет! Тут-то они и присели от неожиданности, ибо древнее этих алмазов были, пожалуй, лишь земная кора, базальт и гранит. Магической же составляющей был нестерпимый холод, веющий от них, иглами проникающий глубоко в кожу, впивающийся в неё, а также большая масса самих камней — это подтверждали и люди, первыми наткнувшиеся на них в пещере людоеда.
— Лютует Бендикс. — Говаривали на ярмарке после очередной пропажи детей — поняли, уяснили со временем люди, что именно клоун причастен к злодеяниям.
По всем землям, по всем королевствам вывесили изображение злого волшебника и людоеда — в его фирменной шляпе, с бледной, размалёванной физиономией, с тростью-костью в руке, облачённого в подобие фрака или сюртука, в жилете и галстуком «бабочка».
— У Него рыбьи глаза, господа, — Шептались на рынке. — И голос… Голос такой писклявый — будто целую неделю Тот питался исключительно сырыми яйцами — но очень сильный, в пять октав и сто двадцать децибел — бьются окна и стаканы от Его криков, визгов, воплей. Иногда Он переходит на злобный, тихий, рычащий, ворчащий бас, но, в основном, срывается на Свой проклятый фальцет, режущий слух, точно остро отточенный серп в широком хлебном поле.
— Поразительно, не находишь? — Обратился Алмазный король не то к Своему псу, не то к Своему отражению в Тихом омуте. — Неужели у Меня такой голос?
Великан не учёл, что при самопревращении из габаритного увальня в человекоподобное существо голос Его также видоизменяется, становясь более тонким и мелодичным.
— Ну, хорошо, — Сам с Собою согласился Алмазный король. — Игры закончились; теперь Я буду действовать несколько по-другому…
2. Страшная клятва
На рассвете следующего дня небо было поначалу тихим и беспечным; ничего не предвещало беды — ни климатической, ни тем более магической. Вокруг было спокойно и свежо от росы; ничего ещё не пробудилось.
Наконец, спустя некоторое время часть бескрайнего горизонта приобрела холодный, бледно-малиновый оттенок, который становился всё ярче и всё жарче, пока вся нижняя область небес не обагрилась зарёй. Вначале розовое, а ныне алое небо постепенно прогревалось; подул лёгкий ветерок. Лишённое туч и облаков небо начало приобретать оранжевый оттенок.
Одинокий солнечный луч, медленно перемещаясь, упал в густотравье, и продолжил всё столь же медленно идти дальше, пока не наткнулся на какое-то древнее сооружение, всеми давно уж позаброшенное.
Когда невинный лучик достиг середины развалины, то сразу же внезапно раздался некий хлопок, или же сухой треск — уж кто как услышал.
«Развалиной» оказался огромный круглый каменный стол, высившийся на скале, с виду неприступной, с которой водопадом обрушивалась в бездонную пропасть ледяная вода. Стол же безмолвно стоял посередине, и бурный поток с двух сторон нёс свои воды вниз, как бы обволакивая его.
Стол был одинок — лишён стульев и гостей, которые сидели бы на них. Более того, вряд ли это был обеденный стол — кто-либо, подошедший ближе, несомненно, отметил бы некую странность, некую таинственную загадочность, точнее — какую-то скрытую угрозу, убаюканную на века, а ныне, похоже, пробудившуюся.
Основание стола было высотой около семи футов, а его площадь не измерял никто — доселе не отважился к нему приблизиться ни гном, ни эльф, ни человек; даже злые существа обходили его стороной, от греха подальше, ибо ходили слухи, что однажды этот стол стал свидетелем чего-то такого, от которого волосы дыбом и кожа мурашками.
Тогда, много веков назад, та же кровавая заря освещала стол; то же небо возвышалось над ним, и тот же ветер гулял туда-сюда, вкривь и вкось, адской флейтой дуя в любую едва заметную щель.
Тогда, давно уже ушедшим ранним утром, у гигантского стола, являющему собой самый настоящий жертвенный алтарь, собрались шестнадцать, и главы их были покрыты, а имена — сокрыты.
Подошли они разом; никто не заставлял другого ждать. Медленно, не спеша приблизились они к каменной твердыне, и вытянули пред собою руки, и руки эти не касались ни поверхности стола, ни незнакомцев, ибо и стол сей был велик, и взошедшие на утёс не вплотную подошли к валуну.
Эти шестнадцать пришли из ниоткуда, и род их неизвестен; иные говорят, что они — из свирепеев; не то бесплотных духов, не то — обращённых во зло вождей лесных эльфов. Как бы то ни было, никто никогда не видел их лик, их истинное обличье, а прочесть их мысли и вовсе есть великая и сложная загадка.
Эти шестнадцать были облачены в длиннополую робу абсолютно чёрного цвета, поглощающего в себя все иные цвета. Их головы были прикрыты то ли капюшонами, то ли покрывалами, то ли полотенцами — закрыты их лица, точно с лепрозориев они, али какими иными шрамами отмечены.
Сии дементоры, сии назгулы очень долго хранили молчание, продолжая стоять с воздетыми верхними конечностями, и со стороны казалось, будто эти застывшие тряпичные изваяния весьма больны — возможно, не физически. Тот, кто их призвал (ибо вряд ли в это гиблое, пропащее место придут по своему желанию), точно околдовал их сильными чарами, ибо эти странные безумцы даже не дышали, словно они — натуральные умертвии, выбравшиеся-таки из своих злосмрадных могильников.
Немного погодя, чёрные привидения усилием мысли приподнялись, оторвались от земли, и вот — их стопы ныне в воздухе1. Тогда, вдруг взявшись за руки, эти шестнадцать учинили хоровод, и песнью их являлся то приглушённый гортанный рокот, то тихий-тихий шёпот; медленный, устрашающий, пугающий, настораживающий и вызывающий иные, то
