Сообщения их звучали, впрочем, неопределенно, а наступившая зима и непогода сделали невозможным сношение с северным береговым пунктом.
Говоря правду, со всем этим пока нам нечего было делать. Фелисьен видел, к своему сожалению, что не может лично отдать письмо адресатке, и на все лады изливал свою злость на то, что до сих пор не было установлено как следует сношений со всеми станциями Гренландии при помощи беспроволочного телеграфа.
В последующее время я был сильно занят своими работами. Мною было предпринято несколько минералогических экскурсий, которые окончились с хорошим результатом.
Мы были вполне отрезаны от мира. Чтобы освежиться, мы предпринимали временами прогулки на лыжах в глубь фиорда и с наслаждением стреляли белых куропаток и песцов. В стрельбе и ходьбе на лыжах Фелисьен был неоценимым учителем, и я быстро приобрел большую ловкость в обоих видах спорта.
Альбом Фелисьена также наполнялся превосходным образом. Короче, мы не теряли времени.
К концу марта и началу апреля погода начала становиться все хуже и хуже. Сильные снежные бури чередовались с резким ветром, делавшим невозможным пребывание на чистом воздухе. Ни одно судно не появлялось вблизи берегов. Казалось, весь свет забыл о нас. Мне очень хотелось оставить Годгааб, чтобы познакомиться с севером. Я не решался покинуть Гренландии, пока не исследовал еще вполне необыкновенно интересного побережья на север от семидесятой параллели. Фелисьен не хотел отставать от меня.
Мы намеревались воспользоваться ближайшей береговой шкуной Торгового Общества, как только она появится у берега. Это стремление постепенно начало превращаться в манию.
Нашей аккуратной ежедневной прогулкой стало путешествие на холм, где на высоком шесте развевался красный датский флаг с белым крестом. Оттуда мы видели боровшиеся с туманами каяки эскимосов, возвращавшихся с охоты на тюленей или убегающих от бушующего моря.
Свое скверное настроение лечили мы у милейшего доктора за черным кофе и сигарами, лечили картами или очень любимой в поселении шахматной игрой. Таким образом у нас был основательный случай усовершенствоваться в терпении.
12 апреля, когда мы – не скажу, чтобы в наилучшем настроении – отправились на обычный наблюдательный пункт, с берега послышался долгий восторженный крик.
«Умиарсуит!..»
Во всей колонии настало страшное возбуждение. Выбегали из домов и хижин и в суматохе бегали по берегу. С полдюжины каяков с быстротой выстрела отделилось от берега и нырнуло в туман. И снова тот же крик:
«Умиарсуит!.. Умиарсуит!..»
Это эскимосское слово чарующе подействовало на Фелисьена.
– Судно! Слышишь? Радуйся, наконец-то судно!
Он чуть не задушил меня от восторга. Мы вернулись и спешили к берегу гораздо быстрей, чем обыкновенно.
Сквозь тонкий, еще не поднявшийся от воды, туман мы увидели элегантный абрис приближающегося судна, прекрасной паровой трехмачтовой шкуны, черная с белой полосой труба которой оставляла за собою сливающийся с туманом хвост дыма. Вскоре потом послышался грохот приветственных выстрелов.
С равнины им ответил гордый выстрел из мортиры. Судно стало. Оно имело датский флаг, но, к великому удивлению всех, то не было судно торговой компании криолитовых копей и даже не китоловное судно.
А из последних осенних сообщений нам было известно, что на север не собиралось ни одной экспедиции ни из Европы, ни из Америки. И мы почувствовали себя обманутыми, когда удостоверились, что это судно частного лица. Наша надежда разом двинуться дальше на север начала основательно бледнеть.
Но случилось иначе. Когда через час собрались мы в директорском помещении, нас представили Христиану Снеедорфу, владельцу шкуны «Gorm den Gamle». Я увидел пред собой старика атлетического сложения, голубоглазого, смуглого, с сильно посеребренными русыми волосами, великолепный тип ютландца, с патриархальной бородой.
Пока я только знал со слов доктора Бинцера, – говоря мимоходом, доктор умел непостижимым образом давать точные и аккуратные сведения обо всем возможном, – что Христиан Снеедорф был большим богачом.
В Копенгагене ему принадлежали два доходных пивоваренных завода, земельные участки на острове Фальстере и залежи фарфоровой глины в Рённе. Он был также акционером большого Северного Телеграфного Общества и криолитовых копей в Ивигуге. Вечно неутомимо-предприимчивый, хладнокровно-деятельный. Его глаза под густыми белыми бровями светились живой энергией. В них не было и следа старческой покорности или дряхлости, но большое выдержанное спокойствие, которое обнаруживалось им и по отношению ко всем окружающим. Приватно он занимался на философском факультете. Его увлечение, страсть – естественные науки и география. Он бездетный вдовец. Пресытившись удачными спекуляциями, он отдался в настоящее время путешествиям для удовольствия.
С собственником судна прибыл Нильс Киркегор, капитан шкуны, невысокий, рыжий, с веселыми серыми глазами, сухощавый, тихо улыбающийся про себя человек, основательно знакомый с северными водами моряк и очень снисходительный начальник.
Все население собралось приветствовать прибывших. Ведь они приносили поздравления с родины, большую почту и массу новостей из отдаленного шумного света!
Тотчас же, при обычном представлении Снеедорфу, я с удовольствием почувствовал, что мы понравились друг другу. Снеедорф знал хорошо мой край, так как он много путешествовал. Затем, я скоро заметил, что он был знаком с геологией, и это нас сблизило совершенно.
Обед, устроенный директором в честь прибывших, вполне заслуживал, чтобы его отметить. Во время горячих тостов мы узнали новую поразительную вещь. Перед нами были участники настоящей научно-изыскательной экспедиции, которая поставила себе целью глубоко проникнуть в область материкового льда и произвести целый ряд наблюдений. Это было смелое предприятие, и я был им прямо очарован.
Еще с детства чувствовал я стремление к необыкновенным путешествиям. С чувством глубокого наслаждения читал я серьезные описания путешествий и умел с поразительной точностью воспроизводить в уме картины отдаленных стран.
Как я только себя помню, я жалел, что наша земля так мала. Я завидовал другим большим планетам. С жалостью смотрел я, как исчезают, тая, словно снег на солнце, белые пятна, означающие на картах неисследованные края. Нет уже ничего, что могло бы поразить дух человека; все уже известно, кроме двух противоположных полюсов, которые, в сущности, являются лишь точками, без особых характерных черт, только математическими точками.
Вспоминается мне, как во время долгих гренландских вечеров говорил я об этом с Фелисьеном, и как веселый француз махнул рукою и с иронией произнес:
– О, ты прав! Все описано, все открыто! Бедные фантастические писатели: не остается им, если они хотят жить, ничего больше, как открыть какую-нибудь новую «Лапуту» добряка Свифта, повешенную где-нибудь в воздухе!
Но не смею дальше отклоняться от рассказа.
