Базель, восьмое июня тысяча четыреста сорок первого года от Рождества Христова.
Выслушав послание, Леон напустил на себя важный вид и заявил:
– А ведь нигде не сказано, что мастер Конрад написал фреску про любовь. Может, её и вовсе нету!
В глазах Магды сверкнуло торжество:
– Я не зря два месяца рылась в архивах. В своей рукописи доминиканец отец Иеронимус пересказывает набившую оскомину легенду о василиске. Сам текст малоинтересен, разве что любителям сказок и мифов. Но вот эти строчки решают всё! «…и сбылось пророчество живописца, силою кисти сказавшего, что покорившийся прекрасной деве призрак Смерти станет непреходящим символом чистоты…» Речь идёт о последней фреске Конрада Витца! Она существовала, клянусь!
Леон хмыкнул в усы:
– Так, значит, диссертации быть?
– Быть и не миновать! – торжественно, хотя и нескладно заявила Магда, встала и ещё раз потянулась, аж суставы хрустнули. – Леон, пожалуйста, проводите меня до служебного выхода. Неохота попадаться моим кавалерам. Вы правы: надо съезжать из общежития. Я, кстати, уже подыскала маленькую квартирку…
* * *
– Батюшки, кого я вижу!
Застигнутый врасплох Лука уронил сигарету. Перед ним стоял невесть откуда взявшийся неопрятный, тощий бородач с лоскутным беретом на голове. На ногах красовались нечищеные ботинки с разноцветными шнурками, на плече болталась треугольная сумка.
– Великий фармацевт Лука Рюттингер! – не унималось развесёлое чучело, скаля гнилые зубы. – Разве вас не учат, что курить вредно?
– Отвали! – пробурчал Лука и полез за новой сигаретой.
– Друг Лука, я ведь любя пока! – радостно закричал бородач. – А вот выйдет срок, соберу оброк, наведу на город яд, пусть все люди тихо спят, пусть ползёт крылатый гад, кто тут будет виноват?
Изумлённый Лука поднял голову, и ему в лицо брызнула вспышка.
– Ах ты фотограф хренов! – Рюттингер попытался схватить фотоаппарат, но бродяга отскочил. – Сотри сейчас же, слышишь?
– Ни за что, ни за что, ни за что! – затараторил бородач, пятясь. – Дома на стенку повешу, пыль стирать буду, мух отгонять!
– Камеру разобью! – прорычал Лука, пускаясь в погоню. – Немедленно сотри!
– А пять франков для бедного фотографа не пожалеешь? – заискивающе улыбнулся бродяга.
– Дьявол… – Лука извлёк всё ту же пятифранковую монету. – Не судьба, видать… Держи!
Псих попытался поймать деньги, но серебристый диск зазвенел по асфальту. Бородач упал на четвереньки и помчался, словно играющий кот.
– Вонючий пеннер[2], – Лука трусцой устремился следом. – Навязался, кретин…
Катящуюся монету они настигли почти одновременно. Фотограф накрыл её ладонью, но на его руку опустилась кроссовка Луки.
– Ты чего, – заныл бродяга. – Больно же!
– Стирай снимок, подлец! – заорал Лука.
– Убери ногу, – проворчал бородач и стал тыкать корявым пальцем в экранчик цифрового фотоаппарата.
Лука увидел себя, ошарашенного, с сигаретой, прилипшей к нижней губе. Появилась надпись «сохранить/стереть». Бродяга подобострастно глянул снизу вверх:
– Смотри, какая классная фотка! Хоть сейчас в рамочку. Не жалко?
– Стирай! – рявкнул Лука.
– Пхе! – выдохнул фотограф. – Мне бы ваши проблемы, фрау Марианна…
Что-то мигнуло в недрах дигитального царства, и Лука, пытающийся закурить, прекратил своё существование.
– Теперь ваша душенька довольна? – осклабился чокнутый.
– Довольна, довольна, – Рюттингер присел на корточки. – Ты лучше скажи… Что ты там про ядовитого гада?
– И в мыслях не имел! – Фотограф отполз на несколько дюймов. – Ни сном, ни ухом, ни гнусным духом!
– Ты дурака-то выключи, – весомо заявил Лука. – Сам только что про крылатого бормотал.
Пеннер преисполнился достоинства.
– Не суть есть, что говорят, а истинно лишь то, что помимо выходит, – доложил он, встал и отряхнул грязнющие джинсы. – Нам и малого хватит, не будь я великий отображатель.
– Сколько?
Фотограф оживился:
– От погашения до воспроизводства с писком и визгом! Удвой ласку, получишь сказку!
– Удвоить… Десятку, стало быть… На, подавись! – Лука швырнул купюру. – А теперь трави, кретин с сумочкой…
Бродяга уставился на горизонт. Лука посмотрел туда же, но ничего интересного не обнаружил. Когда же перевёл взгляд на фотографа, то слегка испугался. Бородач трясся, словно припадочный. Треугольная сумка так и прыгала, смятая в кулаке.
– Что, мой друг Лука, жив ещё пока? – прошипел бродяга. – Аль не видишь ты, что цветут цветы, да течёт река, да идут века, всё от той ночи, где лежат ключи, где не виноват тот ползучий гад, что имеет власть, убивая всласть, где игра с огнём, где тот водоём, что кипит в долгах, навевая страх…
Рюттингер схватил пеннера за рукав, но фотограф вырвался и ткнул камерой Луке в лицо:
– Так зачем же ты на краю мечты думаешь, что Бог вам одним помог, и не будет он церкви перезвон заглушать в груди… В ад, Лука, иди!
Выпалив эту бессвязицу, фотограф побежал, словно за ним гнались черти.
– Вот гад, выманил десятку и смылся, – пробормотал Рюттингер, направляясь назад к библиотеке.
Тут его ждал неприятный сюрприз: дверь служебного помещения была приоткрыта. Луке всё стало ясно.
– Чтоб ты сдох! – простонал он и полез за мобильником. – Алло, Йонас! Слушай, такая ситуация… Улетела птичка. А вот так! Отвлекли меня… Не в этом дело. Чеши сюда, тут кое-что наклюнулось. Похоже, кудахталка просыпается… То, что слышал!
Не прошло и трёх минут, как Йонас появился из-за угла, придерживая на бегу шляпу.
– Что ты несёшь! – гаркнул он издалека. – Кто просыпается?
Лука рассеянно смотрел по сторонам. Взгляд его с деланым равнодушием скользил по прохожим и воркующим голубям. Йонас рысцой подбежал к приятелю.
– Ну? – потребовал он. – Рассказывай!
Лука рассказал. Поражённый Йонас молчал, постукивая себя по подбородку рукоятью трости.
– Вот такой опель-допель, господин Лаутенбах, – мрачно закончил Лука. – Похоже, настала пора стряхнуть пыль со старых свитков и наточить ржавые мечи.
Йонас огляделся точно так же, как перед этим его компаньон.
