Однако нахожу несколько несоответствий, тут же даю своим людям распоряжение проверить каждую секунду.
— Раф, — уже почти светает, когда заканчиваю со всем. — Принеси мне записи с камер за последние две недели. Из офиса и дома.
Раф, правая рука Грача со странным именем Рафаэль, над которым очень быстро перестали смеяться после нескольких развороченных челюстей. Он тоже один из тех, с кем мы начинали и Грач всегда безоговорочно доверял ему, своей собственной тени.
Естественно, ничего прямо указывающего на того, кто стоит за предполагаемым переворотом, я не найду. И все же меня волнует главный вопрос, — почему события развернули вдруг так быстро? Годы действовали медленно, аккуратно, с предельно выверенной точностью. И тут вдруг резко и одним ударом. Может, был какой-то конфликт? Или Грач все же до чего-то докопался?
— Дина, — решаю просмотреть записи дома, когда она, бледным привидением в черными кругами перед глазами, заходит в кабинет.
Съеживается на кушетку у стены, обхватив себя руками.
— Ты хотя бы поспала?
Неопределенно кивает, глядя сквозь меня.
— Скоро я все это перенесу к себе. Но ты ведь понимаешь, мне важно сейчас быть здесь. Скорее всего, именно здесь я найду нужные зацепки. Потерпи пока, ладно?
— Ты так ничего и не услышал, Влад, — тяжело вздыхает, поднимаясь, чтобы уйти. — Когда услышишь, будет уже поздно, — бросает на ходу, даже не оборачиваясь.
Сжимаю виски пальцами.
Если мне и становилось когда-то в жизни по-настоящему страшно, — то только сейчас, глядя на нее.
Мы пережили сотни, тысячи передряг. Стрельбу, погони, отсиживание в таких задницах самых отшибов, с ранениями, без еды и врачебной помощи… Но всегда точно знали, что вынырнем! Когда подыхали, когда ползти не могли и друг друга на себе вытаскивали — всегда была эта уверенность, — мы выгребем. Выберемся. И обязательно расправимся со всеми, кто посмел дорогу перейти. Всегда, мать вашу. С той самой юности, с которой все и завертелось.
И выгребали. И выныривали. И раскурочивали на хрен все осиные гнезда. Даже когда у нас не было столько людей. Всегда.
Это казалось незыблемым. Неизменным. Черт, мы реально чувствовали себя бессмертными, и так оно и было! Но теперь…
Только теперь, глядя на Дину, я понимаю, что это не так.
Только сейчас накрывает по-настоящему.
Хрен знает, — может, оттого, что я трупа Грача не видел и на похоронах не был.
Или оттого, что проблем столько свалилось и решать пришлось, все силы и мозги туда ушли.
Теперь только рваной дырой в сердце дергает осознание потери. Невозвратности. Необратимости.
Хлесткой волной захлестывает.
Мы реально — не бессмертны. Грача и правда больше нет. И никогда не будет. Кто-то другой будет сидеть в его кресле, за его столом. Черт. Мы можем проиграть. Можем не отстреляться.
Черной, тягучей волной накрывает, и я сжимаю ручку в пальцах так, что ее осколки разлетаются по всему огромному столу.
Безвозвратность.
А ведь до этого даже не понимал.
Холод, — омерзительный, мерзкий, расползается под рубашкой. А ведь и я могу проиграть, не вытянуть. Себя — хрен бы с ним. Сам по себе страдать не будешь. А вот Регина…
Вскакиваю, чтобы стряхнуть омерзительный липкий груз этой отвратной мысли. Этого понимания, что не всегда можно восстать, подняться, совершить гребаное чудо. Не всегда.
В сердцах херачу по всему, что на столе.
Нет.
Эту мысль нужно убивать, уничтожать в зародыше. Наглухо захлопнуться перед ней. Иначе и правда проиграю.
— Влад.
Дверь распахивается, и я выдыхаю с облегчением.
На пороге Морок.
Как всегда — ни единой эмоции. Будто высечен из камня. Спокоен и собран. Только по бешено пульсирующей жилке вижу, что эта отвратная мысль, похоже, сейчас пришла не только в мою голову.
— Это кранты, — тяжелой поступью подходит к бару, наполняя стаканы любимым виски Грача. Протягивает мне.
— Только сейчас понял, что его нет. Черт, Влад. Вот как в кресле его тебя увидел, так только и понял. Будто сам внутри только что сдох.
— Помянем, — киваю, тяжело прикрывая веки. — Сам только что до конца осознал.
Молча опрокидываем в горло стаканы.
Гадство.
Перед глазами слишком много картин из нашей прошлой жизни.
— Мы никогда не сдадимся и потому никогда не проиграем, Север, — будто слышу голос друга, который никогда больше в этой жизни ничего не скажет, чувствую крепкую хватку на руке.
Оба в тот день кровью блевали, подстреленные, валяясь в зачуханном подвале заброшенного под снос дома. Оба думали, что все уже, кранты.
— Стопудово, брат, — ответил я тогда, криво усмехаясь.
И мы верили. Что если не сдадимся, то все, что угодно, победим.
— Тебе оставляю документы. Разберешься?
Пусть и не Лютый, но я безумно рад этой подмоге. Хоть бы текущие дела и вопросы на себя взял, пока я Региной и тем, кто стоит за всем этим, заниматься буду.
— Давай, брат. Я, конечно, давно не у дел. Но с Тигром вдвоем, думаю, разберемся.
Киваю, хватая со стола записи с камер. Этим надо заняться в ближайшее время. После сверим результаты. Голова нужна ясная.
Глава 4
Еще не рассвело, когда возвращаюсь домой. Уставший, как десять драных собак.
Не от встречи, от оглушившего меня понимания. Накатило и не отпускает всю дорогу.
И вот до хруста в челюстях теперь еще кого-то потерять боюсь. Первый раз в жизни боюсь. Реально. По-настоящему. Друзей. Регину. Брата, который хрен знает за каким хером приехал. Хотя, может и к лучшему, — левые махинации я и в бизнесе общем Морока и Лютого, что в Англии, видел. И туда чума эта могла проникнуть. Так что, может, и правда, Гордей удружил и здесь мне за него будет спокойнее.
И ее.
Ее я боялся потерять больше всего на свете. Так, что сердце в лед замораживалось, куском ледяным в груди стучит и разносит в кровь острые искры.
И понимаю, что в доме.
Что под охраной, да и замахнуться на нее никто не подумает.
Но это иррационально.
Потому и гоню, как сумасшедший. И в дом врываюсь, чуть не выбивая дверь.
Кажется, только тогда лишь и выдыхаю, когда вижу ее, — спящую. Даже нет. Когда слышу ее спокойное, тихое дыхание.
Девочка моя.
Такая нежная. Такая невинная. Такая… Такая вот, моя, что прям как кусок собственной кожи ее чувствую. Как руку и ногу. Моя.
