- А теперь - скрепим наш договор поцелуем, - самодовольно тянет лис, убирая нож от моего горла, и хитро щурит на меня жёлтые в крапинку глаза. - Давай, Саманта. Смелее. Поцелуй своего будущего мужа.
И я чувствую, что магия договора не оставляет мне выбора, толкает в объятия оборотня, требуя выполнить его приказ. Я встаю на цыпочки и тянусь к ненавистным губам, глотая горькие слёзы, а сзади рвёт душу на части разъярённый рёв:
=4=Пять лет спустя…
- Леди Сабир, леди Сабир!
Запыхавшийся слуга врывается в кабинет после короткого стука, и я удивлённо вскидываю бровь, отложив договор о поставке мелиссы на край стола.
- К вам посети…
- Мы сами о себе доложим, - звучит властный голос из-за его плеча, и в комнату входят три женщины в длинных тёмных платьях.
- Верховная, - я встаю и слегка склоняю голову, лишь обозначив полупоклон. - Можешь идти, Ричи. И прикажи подать сюда чай.
- Слушаюсь, госпожа, - облегчённо выдыхает слуга и растворяется в полутёмном коридоре.
- Присаживайтесь, - киваю я ведьмам на кресла для посетителей, сама же опускаюсь на своё место, степенно разгладив складки на чёрном, траурном платье. - Чему обязана визитом столь высоких гостей?
- А ты изменилась, - игнорируя вопрос, тянет Верховная и скользит цепким взглядом по моим собранным в строгий пучок волосам и наглухо застёгнутом вороте платья.
Я хмыкаю и молчу. Да и что тут можно сказать? Что невозможно остаться прежней, прожив пять лет в аду? Что сложно искренне улыбаться и быть жизнерадостной, взбалмошной смутьянкой, воя по ночам в подушку от боли, рвущей душу на части? Они это знают.
- Сочувствую твоей утрате, - между тем, бросает Глава Сардолльского Ковена, а я хрипло смеюсь от абсурдности этих слов.
Серьёзно?! Да я счастлива! До слёз, до мурашек, до потери пульса. О таком подарке судьбы, как смерть безумца, пять лет бывшего моим мужем, я и мечтать не могла!
- И всё же. Что вам нужно? - взяв себя в руки, насмешливо спрашиваю я и благодарно киваю слуге, что тенью просачивается в кабинет и принимается разливать чай по фарфоровым чашкам.
- Мы хотим, чтобы ты помогла нам в одном деле, - дождавшись, пока Ричи уйдёт, высокомерно говорит ведьма. Так, словно, делает мне одолжение.
- Я не ослышалась? - вскидываю бровь, шалея от их наглости. - Вы просите о помощи? Меня? Вы?! Помнится, когда я, беременная, на последнем издыхании, приползла на порог Ковена, вы сказали, что свои проблемы ведьма должна решать сама, особенно, если умудрилась нарушить ваши правила и выскочить замуж, пусть и не совсем добровольно. Кстати, спасибо вам за это.
Салютую им чашкой с чаем и изгибаю губы в едкой усмешке.
- Вы преподали мне хороший урок. И я его усвоила. Выжила и научилась рассчитывать только на себя. И вам теперь советую делать то же самое.
- Не пожалеешь? - зло шипит ведьма, вцепившись в подлокотники кресла до побелевших костяшек на пальцах. - Насколько я знаю, у тебя растёт дочь. Что, если в ней проснётся твоя кровь? Без поддержки и знаний Ковена тебе не обойтись.
- Ошибаетесь, - качаю головой. - А даже, если и нет, это больше не ваша забота.
- Ну смотри, - роняет Верховная. - Второго шанса не будет. Это сейчас ты - самая богатая женщина Сардолла. Кичишься своей безнаказанностью, упиваешься призрачной властью, рассчитывая на защиту Клана. Но кто знает, что будет уже через пару месяцев или лет?
- Угрожаете? - обдаю эту троицу арктическим холодом, сузив глаза.
- Что ты, просто забочусь, - растягивает ведьма губы в лицемерной усмешке. - Скоро твой траур закончится. Думаешь, мало будет желающих прибрать тебя и твоё имущество к рукам? Думаешь, со смертью твоего мужа всё закончилось? О нет, Саманта. Всё только начинается. И Ковен мог бы помочь тебе выплыть.
- Или потонуть окончательно, - фыркаю я и жёстко добавляю: - Не интересует.
- Что ж, ты сама сделала выбор, - цедит Верховная и, не прощаясь, идёт к выходу, прихватив своих молчаливых прихлебательниц.
=5=- Мама, кто эти тёти? - с любопытством спрашивает Аннабель, столкнувшись с ведьмами в дверях, и провожает их заинтересованным взглядом.
- Никто милая, - улыбаюсь своему рыжеволосому чуду и раскрываю объятия: - Иди сюда.
Дочка смеётся и шустрой белкой взбирается ко мне на колени, прижав маленькие ладошки к моим щекам.
- Они тебя обидели? - заглянув в глаза, с тревогой спрашивает она. - Ты грустная.
- Всё хорошо, лисёнок, - качаю я головой и целую её в кудрявую рыжую макушку. - Просто кое-что вспомнила…
- О папе, да? - склоняет голову набок Анна, а её губы дрожат, заставляя моё сердце заходиться в бешеном стуке. - Я тоже скучаю…
А затем, втянув голову в плечи, тихо шепчет мне на ухо:
- Иногда… А иногда рада, что он больше не будет тебя обижать…
Мой мудрый и серьёзный не по годам ребёнок, как бы я хотела, чтобы ты никогда этого не видела! Прижимаю дочку к себе, вдыхая нежный аромат детского тельца, и тихо плачу.
- Ничего, - шепчу ей, лихорадочно целуя растерянное личико, курносый нос и пухлые щёчки, - всё будет хорошо, лисёнок. Мы обязательно станем самыми счастливыми на всём белом свете.
- Обещаешь? - доверчиво хлопает золотыми ресницами малышка.
- Обещаю, - выдыхаю я. - Мама сильная и справится со всем, сколько бы испытаний нам ни послала судьба. Ради тебя, золотко, я готова на всё.
И я не вру.
Пять лет. Пять долгих лет я доказывала это себе и всему миру. Поднималась, когда, казалось, встать уже невозможно, и боролась, стиснув зубы до мелкого крошева. Забывала о боли, о страхе и о своей сути. Ради Аннабель. Ради себя. И ради своей несбыточной мечты.
Догадывалась ли я, что так будет, подписывая злополучный договор в тот роковой вечер? Нет. Сделала бы это снова? Да. Тысячу раз да. Что значит одна моя жизнь против сотен других? Разбитое сердце против горя десятков семей? Ничего.
Возможно, был и другой выход из той ситуации, но я его не увидела. Слишком мало мне было отпущено времени для принятия решения. И слишком хорошо Катар подготовился к той встрече.
Бессилие, злость, отчаяние. С тех пор именно они - мои верные спутники. Но особенно горькой пыткой для меня является воспоминание о лице Вархана, искажённом болью и яростью. Ведь причиной этой боли была я.
Его слова, даже много лет спустя, всё ещё звучат у меня в ушах. Как и смех Катара, наслаждающегося видом того, как чужое счастье разлетается на миллион ранящих осколков.
