Белян вцепился в запястье той, которой предстояло исполнить страшный приговор:
— Госпожа, не надо! Не надо! Умоляю! — он бухнулся в ноги женщине, даже не заметив того, что расшиб колени о каменный пол. — Не надо! Простите! Я, не лгу, я, правда, не могу! Не надо!
Бьерга застыла, потому что визжащий в отчаянье кровосос обхватил её колени и уткнулся в них носом. Колдунья перевела растерянный взгляд на Клесха. Лицо того по-прежнему было каменным.
— Не ори, — обережница дернула паренька за волосы. — Вставай!
— Нет, нет, нет!!! — он так крепко обхватил её ноги, что женщина покачнулась.
— А ну хватит! — Клесх грохнул ладонью по столу, так, что лежащие на нём берестяные грамотки подпрыгнули.
Белян скорчился на полу, подвывая:
— Я всё сделаю, всё…
— Ты бесполезен.
— Нет! Я… я могу позвать того, кто всё знает! Я могу позвать!
Глава поднялся на ноги и шагнул к пленнику:
— Ишь ты…
— Я… я позову своего вожака. Он знает… Только не убивайте!!!
Колдунья передернулось от жалости и отвращения. Белян решил, она его сейчас ударит, но вместо этого женщина больно схватила полонянина за ухо. Несчастный заскулил. По лицу покатились слезы.
— Вот же, теля глупое, — покачала головой обережница, — и как тебя угораздило-то таким стать, а?
Он плакал, размазывая слёзы по щекам.
— Зови.
— Нынче? — голос пленника был сиплым.
— Нынче.
Он снова зажмурился и стоял так на коленях едва не четверть оборота. Из-под ресниц катились слезы. Быстрее, быстрее, быстрее…
— Не слышит. Он меня не слышит, — в глазах Беляна уже не было страха, только глухое смирение. — Я не могу… Оградительная черта на совесть сделана. Не получается.
Клесх и Бьерга переглянулись.
— В мертвецкую, — только и сказал Глава.
Плечи приговоренного окаменели.
— Я не виноват, — шептал юноша. — Не виноват.
Как они не понимают? Что он сделает, если защита Переходов так сильна? Столько Осенённых в одном месте! Взять хоть Цитадель, тут тоже Сила потоками льется на протяжении веков. Так ведь и в Переходах Дар тратят не менее щедро.
Белян стоял, опустив голову, а Клесх наблюдал за пленником — спина сгорблена, в лице ни кровинки, губы перекошены от едва сдерживаемого рыдания, слёзы падают и падают. Не врет.
Убить его?
Не так уж много у них Ходящих в казематах, чтобы раскидываться. А этот к тому же Осенённый, мало того, Дар видит, да и согласен на всё, до того боится боли и смерти. Жизни его лишать глупо. Знай себе, пугай. Но дашь слабину, поймет, что угрозы Главы пустые, что грош им цена, тогда уж не жди пользы.
— Хватит рыдать, — оборвал тихие всхлипывания Клесх. — Какой от тебя толк?
Пленник вскинулся и в отчаянье выкрикнул:
— Я знаю ещё одного Осенённого! Он рассказывал нашему вожаку про Переходы. Я… я попытаюсь… может услышу его… Он вряд ли мне отзовется, нас не связывает кровь, он меня не кормил, но он кормил того, кто… кто сделал меня таким. Я попытаюсь.
Глава усмехнулся:
— Пытайся.
Белян снова закрыл глаза.
Женщина в сером одеянии села на лавку и неторопливо раскурила трубку. Юноша почувствовал запах дыма, вдруг ощутил, как болят разбитые колени, понял, что сильно устал и глубоко презирает самого себя, подумал о том, что если и сейчас ничего не получится, то эта самая женщина, годящаяся ему в матери, отведет его в подземелья, туда, где холодно и пахнет прелью, а там…
Он очень-очень старался. Но по лицу Главы так и не понял — доволен тот или по-прежнему считает его бесполезным.
3
— Свет ты мой ясный! — раздался звонкий голосок.
Донатосу сразу же захотелось вжать голову в плечи. А выученики, что были в покойницкой, побледнели, застыли и, кажется, перестали дышать.
— Чего тебе, Светла? — тяжело вздохнул колдун.
— Так поесть принесла, родненький, ты ж, вон, опять в трапезную не ходил, — зачастила девка и поставила на стол кособокую корзинку.
Крефф едва заметно повел бровями и выучей сдуло.
Подлетки колдуна блаженную любили от всей души, ибо с её появлением наставник почти всегда либо сам уходил, либо их отсылал — и то, и другое было великой благостью. Поэтому парни дурёху пестовали и опекали. Пару дней назад и вовсе случилось в Цитадели неслыханное — вышли за конюшнями стенка на стенку выучи-одногодки. Колдуны сшиблись с ратоборцами. Хотя, какие там колдуны и ратоборцы? Смех один, едва по две весны отучиться успели. Но рожи поразбивали друг дружке знатно. А из-за кого? Из-за дуры скаженной, которой один из выучей Ольста отвесил напутственного пинка за то, что крутилась под ногами. Да ещё и подзатыльником наградил, покуда из сугроба поднималась, дескать, нечего тут мельтешить.
Донатос о том не знал. И не узнал бы, если б не побоище, из-за которого к нему прибежал один из старших — Годай — и выпалил с порога:
— Наставник, щеглы там с Ольстовыми схлестнулись, зубы во все стороны летят! Я уж ихних и наших старших кликнул, чтобы разнимали, а креффа найти не могу. Они там за конюшнями сейчас поубивают друг друга.
У наузника глаза на лоб полезли. Отродясь не бывало такого, чтобы парни в Цитадели выходили друг против дружки, как в деревнях, на сшибку.
Когда оба наставника примчались с разных сторон крепости к месту побоища — один злой, как Встрешник, а второй растерянный, и оттого ещё сильнее хромающий — снег за конюшнями был искапан кровью и изрыт, будто там носился табун. Старшие послушники уже раскидали дебоширов по разным углам двора, но двое все ещё пытались стащить одного из донатосовых подлетков — Зорана — с его супротивника, которого парень отчаянно вбивал в сугроб кулаками.
— А ну встал! — Донатос так рявкнул на выуча, что тот кубарем скатился с неприятеля, да ещё и отпрыгнул.
Краса-а-авец… губищи расквашены, волосы торчат, морда лоснится от пота, кожух распахнут, рубаха на груди разорвана, от разгоряченного тела валит пар.
Покуда наставники растащили полудурков, покуда выяснили у них, перелаивающихся и плюющихся кровью, что к чему, во двор спустился Клесх. Оглядел место потасовки и спросил невозмутимо:
— Ну и кто кого?
Выучи притихли. Зоран рукавом вытер разбитый рот и ответил:
— Мы. Этих, — он небрежно кивнул на сгрудившихся вокруг Ольста ребят.
Глава окинул потрепанную рать задумчивым взглядом и сказал:
— Молодцы.
Те пристыженно поникли головами, а крефф их, напротив, вскинулся:
