Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
Считается, что хорошая режиссура способна преобразить любой сценарий. Плохой режиссер испортит историю «Анны Карениной», хороший режиссер снимет боевик по мотивам инструкции к холодильнику. Братья Люмьер не просто научились снимать улицы, животных и людей. Они придумали, как это интересно преподнести. Когда Эдисон в своих лентах стремился показать движение – например, работу кузнеца, – то он не думал изображать реальные обстоятельства: довольно и черного фона. Для Люмьеров движение не существовало само по себе, его природу невозможно понять без определенного эффекта. И они его создавали: в своем «Кузнеце» (сюжет, «любезно позаимствованный» у Эдисона) они показали кузницу, в которую напустили много эффектного дыма. Не случайно искусство называют «великой ложью» – умело пустить дым в кузницу так же важно, как пыль в глаза, будучи ловким манипулятором.
Но если говорить о манипуляции и сильном эмоциональном воздействии, то, пожалуй, нет в истории кино ленты сильнее и выразительнее, чем «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сьота» (1895). Это был, конечно, не «Парк Юрского периода» или «Титаник», едва ли найдешь в этом растянувшемся на минуту «Прибытии» буйство спецэффектов, однако зрительское впечатление от просмотра не сравнимо ни с чем. Когда и где еще зрители срывались с мест, в панике убегая от экрана? Может быть, это легенда. И, между нами говоря, это легенда. Но не бывает дыма без огня: возможно, убежать очень уж хотелось. А дым, кстати, в кадре появился совершенно намеренно – здесь вновь сказался режиссерский гений Люмьеров. Подумаешь, поезд? Что же в нем страшного, покуда он гневно не источает пар?
С этого фильма началась эпоха кино. Не только потому, что Люмьеры показали свою картину, но и потому, что сделали это при зрителях. А без зрителей даже соловей не ведает о своем искусном пении. Что произошло на экране такого, что могло поразить современников? И почему сегодня ленивый зритель даже не прищурился бы при просмотре «Прибытия поезда»?
Только представьте: перед вами статичная картинка. Вы расслабленно сидите на стуле, беззаботно зеваете время от времени, обмениваетесь слухами с деловыми партнерами, шутите по поводу того, что показ, по обыкновению, затягивается. Вам вроде как обещали интересный фокус, но клоун еще не в гриме. И внезапно картинка начинает видоизменяться. А предметы на ней – двигаться. Может, вы и слышали об этом от знакомых, но не видели собственными глазами. Тем более что это не примитивное движение слева направо, а из глубины кадра прямо на зрителя. Ну, или не совсем прямо, но все равно на зрителя. Да и не только же в поезде дело: на вокзале Вильфранш-сюр-Мер собрались самые разные люди. «Самые разные» в данном случае не просто избитый речевой оборот, а режиссерское решение. Движение людей отнюдь не запрограммировано, они реагируют на поезд по-разному. Это вам не скачущий на лошади наездник, который только и делает что… скачет. Такого «кино» (обычных движущихся картинок) прежде было много. Впрочем, до парижского судьбоносного показа на экране вообще отсутствовала категория – назовем ее философской, прибавив кинематографической значимости, – категория «непредсказуемости»! И с тех самых пор появилась.
Произошел исторический показ 28 декабря 1895 года в парижском Гран-кафе на Бульваре Капуцинов. То, что «Прибытие поезда» стало первым фильмом, – тоже из области легенд. Красивых, изящных, интеллектуальных. Людям свойственно находить точку отсчета, некое единое первоначало, от которого можно было бы лихо выстраивать свою теорию. Но в случае с показом можно говорить сразу о нескольких «началах» – ими стали пять короткометражек, среди которых был представлен и знаменитый «Политый поливальщик» (1895). Да и создателей, как несложно подсчитать, было тоже несколько: все-таки братья делили успех вместе.
ЕСЛИ ГОВОРИТЬ О МАНИПУЛЯЦИИ И СИЛЬНОМ ЭМОЦИОНАЛЬНОМ ВОЗДЕЙСТВИИ, ТО, ПОЖАЛУЙ, НЕТ В ИСТОРИИ КИНО ЛЕНТЫ СИЛЬНЕЕ И ВЫРАЗИТЕЛЬНЕЕ, ЧЕМ «ПРИБЫТИЕ ПОЕЗДА НА ВОКЗАЛ ЛА-СЬОТА» (1895).
Впрочем, поначалу эта затея выглядела весьма авантюрно. Владельцу кафе казалось, что ничего из дерзкого предприятия не получится. Вернее, так: ничего на нем не заработаешь. Поэтому он снисходительно подобрал для показа подвал кафе, в котором ранее играли на бильярде. Все равно он пустовал после того, как были запрещены азартные игры. Почему бы в таком случае не рискнуть, подвал-то был хороший, да и назывался гордо: «Индийский салон». Заплатить за многообещающий просмотр нужно было всего один франк. И недоверчивый хозяин был приятно удивлен: в результате он заработал 33 франка. Но одним вечером дело уже не могло ограничиться – успех был колоссальным. Кафе моментально стало, если угодно, местом силы. Выстраивались очереди, подобные тем, что выстраиваются при выставке ценного артефакта. Любопытство всегда соседствует с модой. А кино быстро завоевало всеобщий интерес. И не могло не вырваться из подвала наружу.
Было отснято еще более тысячи фильмов. Они демонстрировались во всех европейских столицах. Обученные операторы снимали документальные репортажи, в которых присутствовала «жизнь как она есть». Это сейчас принято говорить о «художественной правде» в кино, тогда же существовала одна правда – без украшений и излишней фантазии. Зачем что-то изобретать? Достаточно было изобрести сам кинематограф! А люди уже сделают свое дело. Ведь, оказывается, они тоже способны на эмоции, переживания и страсти. Не то чтобы этого не знали ранее – и было бы смешно предположить иное, – но, видимо, нужно было взглянуть на себя со стороны, чтобы театральная игра показалась неестественной и вычурной. «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» – эта сентенция Городничего в «Ревизоре» Гоголя со сцены воспринималась метафорически: над собой – значит над человеческой природой. Но когда на экране видишь реальные лица людей, «над собой» уже значит буквально «над собой». Даже в некотором роде персонально. Были и те, кто специально приходил посмотреть на себя красивого. И вместе с тем смешного.
ПУБЛИКА ОЧЕНЬ НЕПОСТОЯННА. ПУБЛИКА АЛЧЕТ ВСЕГО НОВОГО. А МОДА СМЕНЯЕТСЯ НАСТОЛЬКО СТРЕМИТЕЛЬНО, ЧТО ЕДВА ЛИ ЗА НЕЙ ПОСПЕЕШЬ.
Представьте, как разыгралось самолюбие российского императора Николая Второго, когда на его коронацию был отправлен оператор братьев Люмьер – Камилл Серф. Конечно, это произошло не без царского разрешения и, сверх того, с его соизволения, но сама идея снять кино – в общем, передовую игрушку тех времен – не могла не прельстить Его Августейшее Величество. О приезде оператора писали газеты: еще бы, какой дерзкий ход – запечатлеть на пленку одно из важнейших событий в жизни страны. Трудно сказать, что из этого вышло. Имеющую столь важное историческое значение пленку так же невозможно адекватно оценить, как сексуальность Палеолитической Венеры: они ценны уже тем, что существуют и своим существованием свидетельствуют о славном прошлом. В фильме можно увидеть шествие императорского кортежа во всем его впечатляющем количестве, а также самого Николая Второго собственной персоной. Чинного, статного, бородатого.
Природа человека едина, будь ты император или парикмахер, так что интерес к новому искусству вспыхнул как в крупных фамильных домах, так и на народных ярмарках. Лев Толстой, поначалу не впечатленный кинематографом – все-таки первые публичные показы, по правде говоря, мало чем отличались от других народных забав, как, например, тараканьи бега или уличные танцы пьяного медведя, – впоследствии изменил свое мнение и считал, что великое значение нового искусства в том, что отныне правду можно донести до каждого человека. «Синематограф должен запечатлевать жизнь в самых разнообразных ее проявлениях, причем так, как она есть, – не следует гоняться за выдуманными сюжетами». При этом язык синематографа понятен был и людям так называемой «голубой крови». От фильмов братьев Люмьер без ума были шведский король, румынский король, император Австрийской империи Франц-Иосиф – словом, стоило лишь однажды прикоснуться к этому недавно открытому вирусу, как вылечиться уже было невозможно.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
