— Не волнуйся, я так рад, что обрел тебя. И, собравшись с мыслями, я продолжил:
— Послушай, поступим вот как — зайдем за твоей одеждой.
— Очень хорошо. И куда я отправлюсь?
— Отныне это уже моя забота. А сейчас поднимемся вдвоем в твою комнату.
— Скорее всего его там нет. Уже отзвонило три часа ночи.
— Возьмем твои вещи.
— У меня в городе есть еще одна квартира; я отвезу тебя туда с вещами, и там ты под мою диктовку напишешь письмо господину Берюше. Согласна?
— Ах, да, я сделаю все, чего ты захочешь! Восхитительная доверчивость юности и целомудрия!
Стоило только попросить — и прелестная девочка тотчас исполнила бы любое мое желание.
Мы поднялись в комнату, лишенную засова, собрали скромные пожитки Виолетты: их оказалось так немного, что они легко уместились в одной дорожной сумке. Виолетта оделась, и мы спустились к воротам. Не найдя фиакра, мы, рука об руку, весело и непринужденно, как два школьника, зашагали на улицу Сент-Огюстен — месторасположение очаровательной квартирки, куда я хаживал в те дни или, вернее, в те ночи, когда предавался распутству.
Час спустя я вернулся домой, так и не продвинув ни на шаг свой роман с Виолеттой.
II
Моя наемная квартира на улице Сент-Огюстен представляла собой не просто меблированную комнату в гостинице, отнюдь нет — обстановка была подобрана мною лично согласно ее назначению и изяществом своим способна была удовлетворить запросы самой взыскательной возлюбленной.
Стены и потолок были обиты алым бархатом; портьеры на окнах, полог кровати и обивка кровати были из бархата того же тона, оттененные витыми шнурами и лентами из атласа тускло-золотого цвета.
У изголовья постели находилось зеркало; точно напротив, между двумя окнами, — другое: так достигалось многократное повторение того, что в них отражалось.
Подобное же зеркало, установленное на камине, было украшено в стиле Прадье — великолепного скульптора, который умел придать чувственность даже статуе самой добродетели.
Задрапированная алым бархатом дверь вела в туалетную комнату. Освещенная сверху и обитая кретоном, она отапливалась камином из спальни и была снабжена прелестными английскими умывальными чашами, главным украшением которых служила прозрачная поверхность воды.
Ванна была скрыта в канапе; рядом лежала огромная черная медвежья шкура, и ступавшие на нее маленькие ножки казались еще белее.
На той же лестничной площадке находилась комната хорошенькой горничной, в чьи обязанности входило прибираться в квартире, а также заботиться о появляющихся там дамах.
Горничной через дверь давалось указание готовить ванну в туалетной комнате так, чтобы не будить особу, находящуюся в спальне.
Мы вошли в темноте, и я зажег лишь ночник из розового богемского стекла. Я отвернулся, чтобы девочка могла улечься без стеснения, хотя в простодушии своем она несомненно проделала бы это и передо мной. Наконец я поцеловал ее в глаза, пожелал спокойной ночи и вернулся к себе.
Несмотря на недавние переживания, Виолетта безмятежно, как кошечка, раскинулась на кровати и, зевнув, пожелала мне доброй ночи; уверен, что на новом месте она без труда уснула еще до того, как я спустился по лестнице.
Со мной все обстояло иначе. Меня мучила бессонница: вспоминались грудь, задетая моей рукой, рот, прижавшийся к моим губам, приоткрытая сорочка, сквозь которую так далеко проник мой пытливый взор, и невольный трепет пробегал по моему телу.
Уверен, читатель-мужчина догадается, что остановило меня в начале пути, и не потребует разъяснений.
Читательницы же, более любопытные или менее сведущие в некоторых статьях нашего кодекса, безусловно поинтересуются, почему я не продвинулся дальше.
Спешу оговориться: причина вовсе не в отсутствии влечения к девочке. Просто Виолетте, если помните, едва исполнилось пятнадцать лет, она была так наивна, что представлялось истинным преступлением лишить ее целомудрия, не объяснив ей, что она отдает. К тому же — да позволят мне заметить о себе самом, — я из тех натур, которым нравится смаковать все тонкости любви и все изыски сладострастия. Невинность — цветок особенный, его следует как можно дольше выдерживать на стебельке, обрывая лепесток за лепестком.
Бутону розы порой нужна целая неделя, прежде чем он распустится. Что же касается меня, то я предпочитаю утехи, не отягощенные угрызениями совести, и мне не хотелось омрачать старость отцу-ветерану, живущему в стенах славного города, который так бесстрашно противостоял врагу в 1792 году.
Похоже, этот славный малый не делал попыток повеситься из-за бесчестья, приключившегося со старшей дочерью, но кто знает — может, к младшей он испытывал чувства более нежные, уповая на ее замужество; я не желал расстраивать его планы. Кроме того, я не раз замечал: если не торопить события — дела устраиваются сами к взаимному удовлетворению сторон.
Подобные мысли не давали мне покоя до рассвета. Разбитый от усталости, я уснул на часок-другой и проснулся в восемь.
Спешно поднявшись — ведь Виолетта привыкла рано вставать на службе у г-на Берюше, — я предупредил прислугу, что, по-видимому, не вернусь к обеду, вскочил на извозчика и пять минут спустя прибыл на улицу Нёв-Сент-Огюстен.
Я вприпрыжку взбежал по лестнице, и сердце мое колотилось, как во времена моей первой влюбленности.
На площадке я столкнулся с коридорными, готовившими ванну. Вставив ключ в замок, я старался не шуметь. Дверь отворилась, и я обнаружил, что все осталось на своих местах. Виолетта спала в той же позе, лишь отбросив простыни и покрывало (видимо, ей стало жарко), рубашка ее распахнулась.
Трудно представить зрелище более прекрасное, чем эта обнаженная грудь и чуть откинутая назад, утопающая в потоке волос голова, казалось сошедшая с полотен Джорджоне.
Грудь была удивительной белизны и округлости; она могла бы заполнить знаменитое углубление в пепле Помпеев, запечатлевшее грудь рабыни Диомеда. Бутончик ее был ярко-красного, почти клубничного цвета, что совсем не свойственно брюнеткам. Я наклонился и бережно коснулся его губами. По коже пробежала дрожь, сосок затвердел. Откинь я сейчас простыни — Виолетта бы не проснулась.
Лучше было подождать, пока она сама откроет глаза.
Неудивительно, что она еще спала: в комнату не проникало ни одного луча света, и, проснувшись, она решила бы, что еще два часа ночи.
Присев рядом, я взял ее за руку.
При свете ночника я стал ее разглядывать. Кисть у Виолетты была маленькая, изящная, точно у испанки, с розовыми удлиненными ноготками, лишь на указательном пальце ноготь был испорчен из-за работы в швейной мастерской.
