Маккарти: Не ожидал услышать такое от писателя.
* * *
«Охота на ведьм», «красные под кроватью», «черные списки», «антиамериканская деятельность» – все это ассоциируется с колючим словом «маккартизм».
Забудьте это слово. А чтобы забыть его, следует понять, как и зачем (а не почему) оно стало нарицательным.
Придумал его рисовальщик Герблок, 55 лет проработавший в Washington Post. Четыре его «Пулитцера» – пустяк по сравнению со знаками внимания, которыми удостоила его власть.
Вице-президент Ричард Никсон еще в 1954-м отказался от подписки на Washington Post, когда Герблок изобразил его выползающим из канализационного люка. Заняв Белый дом, Никсон включил Герблока в список своих личных врагов (составляя его, президент сублимировал ностальгию по черным спискам). Линдон Джонсон вычеркнул Герблока из списка граждан, представленных к медали Свободы. Медаль он получит из рук Клинтона: свидетельство не столько толерантности, сколько лицемерия президента.
Место в вечности Герблок зарезервировал 29 марта 1950-го. На рисунке, опубликованном в тот день, четверо лидеров-республиканцев затаскивали упирающегося слона – партийный символ – на пирамиду бочек с субстанцией, похожей на деготь. На пирамиде и было начертано слово «маккартизм».
* * *
Джозеф Маккарти, сенатор-республиканец (1947–1957) от штата Висконсин, за первые три года своего мандата заслужил прозвище Малыш Пепси-Кола. Кроме лоббирования интересов этой компании, обаятельный – хотя и склонный к истерическим вспышкам – говорун и кавалер, украшение вашингтонских вечеринок, ничем не прославился. Однако 9 февраля 1950 года – в день рождения Линкольна – он «взорвал ленту новостей», до смерти перепугав нервных дам из Республиканского женского клуба в захолустном Уилинге, Западная Виргиния, а за ними и всю страну. По его словам, государственный аппарат контролировала советская агентура. Роман о «вторжении похитителей тел» Джек Финни напишет лишь пять лет спустя, а Маккарти уже нарисовал картину незаметного, но беспощадного вторжения политических «инопланетян».
Скандал был самоцелью Маккарти. Его мандат истекал. Сохранить место в Сенате можно было, лишь вырвавшись на авансцену. В иных обстоятельствах Маккарти оседлал бы другого конька. Но его карьерные тревоги совпали с катастрофическими провалами внешней политики США.
23 сентября 1949-го президент Трумэн скорбно сообщил нации, что, по данным разведки, СССР успешно испытал атомную бомбу. Америка лишилась не только военно-политического козыря, но, что страшнее, чувства неуязвимого превосходства. 1 октября Мао Цзэдун провозгласил в Пекине, павшем к ногам Народно-освободительной армии, Китайскую народную республику. Войска американского фаворита Чан Кайши бежали на Тайвань. Именно это имел в виду Маккарти, когда говорил, что если шесть лет назад под властью Советов пребывали 180 миллионов человек (а в «антитоталитарном» лагере – 1 625 миллионов), то теперь – 800.
Причины и последствия этих событий можно было трактовать с позиций здравого смысла. Конец атомной монополии сделал новую мировую войну проблематичной. Специалисты по Китаю с начала 1940-х предупреждали – за этот безупречный прогноз их обвинят в шпионаже, – что коррумпированный и непопулярный Чан Кайши обречен. Ставить следовало на Мао, хотя его власть распространялась тогда лишь на территорию «освобожденного района» Яньань (а в 1947-м он временно лишится и этой базы). Тем более что Мао был не ставленником Москвы (а до середины 1940-х не был даже ее фаворитом), а самородком не столько марксистской, сколько конфуцианской выделки. Сталин при всем желании не смог бы остановить его триумфальный марш. По иронии истории, когда Маккарти выступал в Уилинге, Мао, теряя остатки терпения, второй месяц томился в Москве, ожидая, подпишет СССР договор о дружбе с Китаем, или нет.
Договор будет подписан только 14 февраля.
Да, Восточная Европа перешла под советский контроль, но это предполагалось Ялтинскими соглашениями. Сталин, надеясь на как можно более длительную передышку и доброжелательное сосуществование с партнерами по антифашистской коалиции, строго соблюдал договоренности со вчерашними союзниками. Отведя по их требованию (впервые подкрепленному ядерным шантажом) войска из северного Ирана в начале 1946-го, он отдал на шахскую расправу азербайджанцев, провозгласивших автономию под сенью дружеских штыков. Принудил к разоружению и парламентским правилам игры мощнейшие, популярнейшие, вооруженные до зубов и готовые к немедленной революции компартии Франции и Италии. Хуже того: принудил к капитуляции греческих коммунистов, воевавших с монархическим режимом, поддержанным США и Великобританией.
Но массовое американское сознание переживало происшедшее как иррациональную катастрофу. Иначе и быть не могло: изначально и безоговорочно иррациональны были десятилетиями насаждавшиеся манихейские представления о красных. Коммунизм трактовался не как доктрина, нуждающаяся в опровержении, а как абсолютное зло, эманация ада, не имеющая никаких корней в реальности. Тем более в американской реальности.
Приступы «красной паники» уже восемьдесят лет как накатывали на США, следуя за особенно мощными пролетарскими выступлениями (1873–1878, 1886, 1894, 1905). Уже в 1870-х один профессор теологии объяснял:
В нашем языке, как и в любом другом, нет более ненавистного слова, чем «коммунизм».
Коммунизм всегда трактовали как иноземную заразу, изначально как французскую: по миру бродил «призрак Парижской коммуны». Это «французские коммунисты» спровоцировали в 1877-м «великую» забастовку железнодорожников (за первую ее неделю полиция убила 150 рабочих) и – под видом бродяг, заполонивших дороги Америки, – подстрекали к бунту.
Эти представления вросли в коллективное бессознательное. Едва умер Франклин Делано Рузвельт (ФДР), как пропаганда за считанные месяцы заставила людей забыть о четырехлетнем братстве по оружию с СССР. Парадокс Оруэлла – «Океания всегда воевала с Евразией» – формула директивной забывчивости не советского, а именно американского сознания. «Берлинский экспресс» (реж. Жак Турнер, 1948) был последним фильмом, в котором действовал советский союзник. С тех пор Голливуд делал вид, что антифашистской коалиции не существовало в природе. Советское же кино неустанно напоминало о ней как о модели идеального будущего.
