Она включила сигнализацию, быстро оглядела стоянку, окруженную пышными южными магнолиями, и приготовилась к жаре. Июнь в Атланте — разгар лета, и ночи бывают душными. У двери настороженно огляделась. Последние дня два возле музея болтался какой-то бродяга. Старик с ясным, напряженным взглядом все время бормотал на непонятном языке. Вчера, когда Дебора запирала двери, он прятался на стоянке, перебегая между машинами, одетый, несмотря на жару, в тяжелое пальто. Его взгляд следовал за ней с пугающей настойчивостью.
Сейчас не было видно ни его, ни «ягуара» Уэбстера, поэтому Дебора, широко зевнув, шагнула в удушливую ночь. Длинные ноги за дюжину шагов донесли ее до маленькой «тойоты». Если отбросить усталость и раздражение, вечер был хороший.
Мысль о старении Ричарда не ушла. Дебора продолжала думать о нем, пока ехала на юг по федеральному шоссе через центр города, мимо стеклянных постмодернистских башен — все еще ярко освещенных, полных жизни и (как все в Атланте, что не связано с ее музеем) новых.
Сколько ему? Семьдесят пять, семьдесят шесть? Вроде того. И он сдает. Потому-то в первую очередь ее и взяли: чтобы она взвалила на свои плечи музей, а Ричард мог уединиться в доме по соседству, оставаясь только щедрым покровителем. Три года назад это время казалось очень далеким; теперь оно неумолимо приближалось. Хотя о будущем не говорили открыто, оно стояло между ними. Как тень. И что дальше?..
Твой музей.
Скоро будет. В каком-то смысле уже стал. Эта мысль приводила ее в уныние.
От неприятных размышлений Дебору отвлек раздражающий взрыв электронной музыки. Сотовый телефон. Ричард счел забавным тайком настроить звонок ее телефона на мотив «Кукарачи». Надо изменить мелодию — или отомстить ему. Мысль приглушила раздражение и напомнила, что Ричард любит звонить после приемов для проверки, когда, по его расчетам, все уже отправились по домам. Сам он ушел добрых часа полтора назад, намекнув собравшимся на стариковскую усталость и на прощание тайком подмигнув Деборе: мол, покидаю тебя на Уэбстера и его дружков. За это тоже надо отомстить.
— Да? — Она оживилась, готовая излить на старика горчайший сарказм.
— Дебора?
Не Ричард. Совсем не Ричард.
— Привет, мам. — Сердце Деборы упало. Она любила мать, но иногда...
— Мы встречались с Ловенстейнами, — выпалила мама, будто отвечая на только что заданный вопрос. Они не разговаривали больше двух недель. — Помнишь Ловенстейнов? Из Кембриджа? Во всяком случае, теперь они живут на Лонг-Айленде... Так вот, мы вместе пообедали, и у меня чуть не случился сердечный приступ, когда я вернулась домой и нашла на автоответчике послание от моей старшей девочки. Первое за... сколько?.. за месяц?
— Меньше.
— Ненамного.
— Да, мам, прости, — пробормотала Дебора, чувствуя, что начинает болеть голова, но не в силах остановить разговор. Не надо было звонить. Просто очень хотелось поделиться с кем-нибудь — с кем угодно — сегодняшним успехом. Теперь, всего час спустя, она жалела о своем порыве.
Когда-то матушка Деборы работала медсестрой на неполную ставку, а величайшим достижением своей жизни считала замужество. Отец Деборы был врачом. Мать уволилась сразу же, как забеременела Деборой, и вернулась к работе после смерти мужа, когда ей снова пришлось зарабатывать на жизнь. На взгляд Деборы, в то время девочки-подростка, ее мать потратила почти два года, расхаживая по больнице в некоем оскорбленном изумлении, словно королева красоты, лишившаяся короны из-за каких-то формальностей. Дебору, боготворившую отца, несмотря на частые отлучки (а возможно, отчасти именно благодаря им), возмущали попытки матери «воспитать женственность» в своей чрезмерно начитанной девочке. Как и ее нескрываемый ужас, когда дочка — всегда долговязая, некрасивая, больше похожая на мальчишку, — очнулась в нежном пятнадцатилетнем возрасте и обнаружила, что в ней шесть футов роста и она продолжает расти.
— Так что за великие события, Дебби? Я позвонила, как только услышала твое сообщение. У тебя есть новости?
Больше никто на свете не звал ее Дебби. Еще одно из постоянных проявлений упрямого непонимания дочкиного характера.
— Ох, знаешь... — Дебора закрыла глаза. — Просто по работе. У меня был хороший день.
— Замечательно, дорогая, — сказала мама почти без паузы. — А что еще у тебя происходит? Я сегодня утром говорила с Рахиль, так она тоже ничего про тебя не знает.
Вот Рахиль — хорошая дочь. У нее тело гимнастки, и она — настоящий подарок для матери: живет с мужем и отпрыском в Бруклине, всего в трех кварталах от дома, где родилась...
— Да, в последнее время я с Рахиль не разговаривала. На работе все прекрасно.
— На работе? Ты слишком много работаешь. Совсем как твой отец. Впрочем, его я хотя бы видела.
— Я всегда рада тебя видеть, — сказала Дебора.
— У себя?
— Я живу не в Калькутте, — ответила Дебора. — Всего два часа самолетом.
— Ты еще помнишь?
— Очень смешно, мам.
— Так что нового, не считая работы? Ты тайно вышла замуж или еще что-нибудь в этом духе?
Ну вот, милая колкость. Здесь у мамы настоящий талант. Одной фразой поднимает полудюжину больных вопросов — с такой же легкостью, с какой насаживает на шампур куски баранины. В данном случае ее якобы невзначай оброненные слова означали:
1. Ты слишком много работаешь, и твоя работа — давай уж смотреть правде в глаза — не стоит таких усилий.
2. В твоей жизни нет мужчины.
3. Таиться от семьи — это у тебя получается лучше всего.
4. Выйти замуж тайком от родных для тебя было бы в порядке вещей. В конце концов, уехав в этот языческий, неиудейский Содом, ты отвернулась от нас, от родного города, от своих корней и всего, чем мы дорожим...
«На самом деле еще раньше, мам», — мелькнула тоскливая мысль. Папа умер двадцать лет назад.
— Нет, мам, — наперекор самой себе Дебора сумела выжать улыбку, — сейчас в моей жизни нет ничего нового.
* * *
Она еще обдумывала несколько полушутливых шпилек, которые могла бы вставить в разговор, когда телефон вновь разразился безумной песенкой.
— Мам, — начала Дебора, — я как раз еду домой. Давай я тебе перезвоню...
— Оно все еще там?
Дебора уже открыла рот, чтобы ответить, и вдруг сообразила, что голос незнакомый.
— Что? Кто это?
— Где ты?
— Я спросила, кто это?
— Они его забрали? Где ты?
Он кричал. И голос... Было что-то такое в интонации... Акцент? Британский? Австралийский?
— Прошу прошения, — сказала Дебора с холодной учтивостью. — Очевидно, вы ошиблись номером. Попробуйте набрать еще раз, а потом начните разговор, попросив позвать к телефону человека, на которого хотите накричать.
