— Картина хорошая, — со вздохом заметила Харпа. Пожалуй, тут больше нечего было сказать. Манера, хоть и явно любительская, несомненно, передавала величие сурового, но по-своему красивого ландшафта.
— Фермеры и рыбаки экономят, стараются заработать на жизнь, усердно трудясь в тяжелых условиях, на склонах холмов или в бурном море, — продолжал Синдри, спокойно восприняв комплимент. — И это относится не только к мужчинам, но и к женщинам. У нас самые выносливые, самые независимые женщины на свете. Без них мы бы не выжили. А эти банкиры, юристы, политики только и знают, что тратить и занимать, тратить и занимать. Дети сейчас понятия не имеют о том, что такое настоящая работа, каково это — идти по склонам холмов при завывающем ветре в поисках пропавшей овцы.
— Кое-кто из нас достаточно знаком с этим, — подал голос Фрикки. — Всего две недели назад я с утра до ночи работал на полевой кухне, где готовили еду для этих трудяг. Представляете, они выкладывали по десять тысяч крон за какую-то меч-рыбу из Тихого океана, хотя у нас полно своей превосходной рыбы!
— Извини, Фрикки, — успокоил его Синдри. — Ты прав, не все оторвались от реальной жизни. Нас много, истинных исландцев, готовых и способных заниматься настоящей работой. Мы всегда были здесь. Только нас никто не слушал.
Харпе стало любопытно, занимался ли Синдри «настоящей работой» после того, как оставил ферму. Но он был прав. Месяца два назад она сочла бы его самонадеянным идеалистом, но теперь была полностью согласна с ним.
— Какие у меня шансы найти настоящую работу? — вопрошал Фрикки. — Никаких.
— Бьёрн, а ты чем занимаешься? — спросил Синдри.
— Я рыбак. Из Грюндарфьордюра. Утром сел на мотоцикл и приехал сюда на демонстрацию. И я согласен с тобой, Синдри. Я выхожу в море так часто, как позволяет квота, но все равно не могу заработать достаточно, чтобы выплатить долги. И таких, как я, много. Банки советовали нам брать кредиты в иностранной валюте, потому что процентные ставки по ней были ниже. А теперь говорят, что не только мои долги удвоились из-за падения кроны, но я еще должен выплачивать по всем долгам, набранным банками у англичан и голландцев, чтобы якобы ссужать мне. Это нелепость. Безумие.
Эти рассуждения вызвали у Харпы чувство некоторой неловкости.
Кое-кто заметил ее состояние.
— А что у тебя, Харпа?
Этот вопрос задал Исак, студент. Он пристально смотрел на нее. Харпа поняла, что парень как-то догадался, кто она или кем была, несмотря на то что вот уже несколько месяцев является безработной. Чем она выдала себя? Своей манерой говорить, одеждой, осанкой? Он ей не нравился. Было что-то неприятное в его холодной отстраненности, в спокойствии при разгневанности остальных. Однако на вопрос надо было отвечать.
— Я лишилась работы, как и Фрикки.
— Господи! — фыркнул Синдри. — Еще одна!
— А что это была за работа? — спокойно спросил Исак.
Харпа почувствовала, что краснеет. От замешательства, стыда и вины. Она сознавала, что на нее все смотрят, а потому уставилась в свой стакан с бренди, позволив темным волнистым прядям опасть со лба и прикрыть глаза.
Все молчали. Бьёрн кашлянул. Харпа подняла голову и встретила его взгляд.
Нужно признаться в том, кем она была. В том, что делала она и ей подобные. В том, как ее использовали.
— Я была банковской служащей. Работала в «Одинсбанке», но два месяца назад меня уволил мой любовник. Мне почему-то платили меньше, чем всем остальным. Причем все свои сбережения я вложила в акции «Одинсбанка», совершенно обесцененные теперь.
— Не видела, что это надвигается? — спросил Исак.
— Нет. Не видела, — ответила Харпа. — Я верила всему. Выдумкам, что все здесь у нас финансовые гении, что мы моложе, энергичнее, умнее остальных. Что мы викинги двадцать первого века. Что пошли на расчетные риски и выиграли. Что богатство никуда не денется. Что это начало процветания, а не конец. — Она покачала головой. — Я ошибалась. Извините.
Какое-то время все молчали.
— Капитализм несет в себе семена собственной гибели, — не унимался Исак. — Сейчас это так же верно, как и сто пятьдесят лет назад, когда Маркс первый пришел к этому выводу. Синдри, ты же писал об этом.
Синдри, откровенно довольный упоминанием его книги, кивнул.
— Во всяком случае, мы услышали своего рода объяснение, — задумчиво проговорил он.
— Нас обвели вокруг пальца, — сказал Бьёрн. — Всех нас.
— Неужели мы ничего не можем поделать?! — с отчаянием в голосе воскликнул Фрикки. — Иногда у меня просто руки чешутся — так хочется вышибить мозги этим типам.
— Я понимаю тебя, — признался Бьёрн. — Политики ничего делать не собираются, так ведь? Разве Олафур Томассон отправит за решетку всех своих лучших друзей? Власти назначат специальное расследование, но банкиров не арестуют. Они все удерут в Лондон или в Нью-Йорк. А нам завещают покрывать нашими деньгами их расходы.
— Это так, — вздохнула Харпа. — Директор моего банка, Оскар Гуннарссон, все время скрывался в Лондоне. Не появлялся в Рейкьявике последние три месяца. Но кое-кто из этих мошенников все еще остается здесь. Я знаю, они хранят припрятанные деньги.
— Кого ты имеешь в виду? — оживился Исак.
— Например, Габриэля Орна Бергссона. Это мой бывший начальник. Он подбивал меня взять кредит в «Одинсбанке» для покупки его акций, чтобы поддержать их курс, а сам в то же время продавал эти акции. Когда он сделал неудачные займы в Англии, всю вину за это возложили на меня, хотя я отговаривала его от подобных операций. А когда банк национализировали и восстановили прежние порядки, согласно которым любовники не могут работать вместе, меня уволили.
— Славный, похоже, человек, — усмехнулся Бьёрн.
Харпа покачала головой.
— Знаешь, он никогда не был славным. Был веселым. Удачливым. Но при этом мерзавцем.
— Ну и где он сейчас? — спросил Исак.
— В данный момент?
Исак кивнул.
— Не знаю, — ответила Харпа. — Сейчас вечер вторника. Должно быть, дома — я совершенно уверена в том, что его не было на демонстрации. У него квартира где-то неподалеку отсюда.
— Думаешь, он знает, где эти деньги?
— Возможно, — задумчиво проговорила Харпа. — Да, возможно.
— Почему бы нам не порасспрашивать его? — предложил Исак.
Синдри ухмыльнулся, отчего отечная кожа под его глазами сморщилась.
— Вот-вот. Вызови его сюда. Пусть расскажет народу, где эти нечистые на руку мерзавцы припрятали деньжата, и попытается объяснить, почему он так обошелся с тобой и со всеми нами.
— Ну а я превращу его морду в блин, — небрежно пояснил Фрикки.
Харпа собралась уже отказаться. Ведь Габриэль не станет раскрывать подвыпившим незнакомцам детали сложной сети займов, созданной «Одинсбанком». Да они и не поймут, даже если он посвятит их в свои профессиональные тайны. Но с другой стороны… Так вот, с другой стороны, почему бы Габриэлю не встретиться с людьми, обобранными им, и не признаться откровенно, кем он был, как только что это сделала она? Почему бы нет, черт возьми? Мерзавец заслуживает этого, еще как заслуживает. После пары стаканов бренди мысли о справедливой мести особенно согревали душу.
