Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
Или не вымерли? Вам не кажется иногда, например во время грозы, что
Прозрачные ходят гиганты
По улицам наших снов.
И ищут следы атлантов
Средь множества просто следов.
Они наступают босыми
Ногами на зыбкий покров
Земли, простирая длани
Над сумерками городов.
Их дети играют с нами,
Не зная про наши сны.
И молнией падает пламя
На стёртые ливнями дни.
Полине очень сильно нравилась гроза. Во всяком случае, в детстве. Особенно на пляже. Гроза на пляже – это прекрасно. Все бегут, накрывшись подстилками, а ты остаёшься и подставляешь лицо хлёстким струям и после долго смотришь на песок, весь в следах… Не детей ли атлантов? И, насмотревшись, наступаешь. Босой ступнёй на зыбкий покров чуть подсушенной солнцем шагрени. Чуть нежнее хрупкости безе. Это изысканнее шероховатости масляных мазков. Это…
Впрочем, не важно. Во-первых, неизвестно, задерживались ли вы во время грозы на пляже или бежали вместе со всеми, накрывшись своей подстилкой, куда-нибудь, где можно укрыться от воды. Хотя непонятно, какой смысл укрываться от воды, будучи уже насквозь мокрым. Во-вторых, не все выросли у моря, что тоже немаловажно. А детские впечатления – не суть впечатления взрослых, увы.
Полина была юна. А любой юности, из какого бы детства она ни произошла, во все века, в любых городах и весях свойственно иметь богатый жизненный опыт, а также мыслить масштабами поколений. И переживать из-за новых сапог для особо торжественных случаев. Особенно из-за сапог, если ты таки живёшь в Одессе, где кое-что было и в восьмидесятых годах двадцатого столетия. Если были деньги. У Полины денег в достаточном для того, чтобы всё было красиво, количестве не водилось. И, соответственно, не водилось в таких же – достаточных – количествах приличных сапог для особо торжественных случаев.
А случай, надо отметить, простите, особо, был самый что ни на есть торжественный. Тётка Полиного отца – Валентина Александровна – вышла на пенсию и уехала жить в небольшой поволжский городок под Казанью, где она родилась и выросла. Свою комнату в коммунальной квартире родственница оставила Полине. Этот шаг был вызван не столько благородством и щедростью, сколько застарелой враждой с матерью своей внучатой племянницы. Матушка Полины Романовой была категорически против самостоятельного проживания отроковицы, и, соответственно, как же «тётка Валька» могла себе отказать в этом маленьком удовольствии – прописать на свою жилплощадь дочь сына сестры. Тем более своих детей и, следовательно, внуков у неё так и не случилось, и, не впиши она туда Полю, комната наверняка досталась бы одному из соседей и, как всегда, – «не тому». Или не той. Досталась бы эта комната – к гадалке не ходи – самой ненавистной соседке. То было давнее и многогранное противостояние, куда там Междуцарствию с его далёкими от нас перипетиями.
В настоящий момент всё былое, а также думы по этому поводу мало беспокоили юную «нигилистку», давно лелеявшую мечту о самостоятельном, независимом существовании под собственной крышей. Вдали от поучений, наставлений и вертикальной власти абсолютно горизонтального, тошного в своей плоскостной линейности отчего дома. Вернее – материнского. Вряд ли кто-то, знакомый с семьёй Романовых, назвал бы этот дом «отчим». Там царил полный матриархат, поддерживаемый с помощью упрёков, шантажа, криков, слёз, падений в обморок, выдуманных и настоящих болезней – всех этих верных слуг любой истеричной женщины, не получившей от жизни того, что ей, по её мнению, причиталось. Итак…
Для Поли пришла пора «сменить подъезд». Во всех смыслах. Для начала подходила и смена места жительства. Пусть и чужого на не своё, но зато грязно зависимого на чисто самостоятельное. Так, по крайней мере, ей казалось. А мы все очень часто выдаём кажущееся за существующее, желаемое за действительное и, что самое распространённое, банальное бегство – за свободу воли.
Самым торжественным образом девушка приближалась к старому дому, где на последнем – третьем – этаже и находился «Остров Свободы» площадью двадцать четыре квадратных метра отдельной комнаты с непомерно высокими «небесными сводами». Шесть метров тридцать сантиметров.
Родительский дом именовался «сталинкой суперфосфатного завода». Это мало что скажет современным детям, юношеству и даже некоторым уже законно взрослым. Но тогда каждому ребёнку было ясно, что «сталинка» – это многоэтажный жилой дом, построенный в пятидесятых годах двадцатого столетия по одному из самых удачных для тех времён архитектурному проекту – без проходных помещений, ведущих в кладовки, именуемые «комнатами», и без совмещённого санузла. А как раз с порядочными коридорами и отдельными самыми настоящими комнатами, непристойно просторными для советского человека. Прелесть же отделения унитаза от лохани для омовений заключается в том, что пока один из жильцов барахтается в пене дней, другой не должен применять титанические усилия по удерживанию переполняющих его продуктов жизнедеятельности. Разумеется, есть индивидуумы и даже целые нации, совершенно спокойно опорожняющие мочевой пузырь, а то и кишечник в любой обстановке, – возьмите хотя бы Индию. Но Полина Романова к таковым не относилась, а про Индию знала только то, что там был Махатма Ганди, есть Индира Ганди и ещё какие-то священные коровы. О том, что Дели и Бомбей завалены дерьмом, она узнала много позже. О необходимости мочеиспускания и акта, простите, дефекации в условиях, далёких от какого-либо комфорта, она узнала много раньше, чем о кучах на обочинах прямо в центре индийских городов. Потому что детство провела в относительно благополучном городе Одессе, в относительно благополучной семье и в относительно удачном архитектурном решении многоквартирного дома. Причем построенного – раз уж он «суперфосфатного завода» – специально для работников промышленного предприятия, производившего соответствующие удобрения.
Как и в любом ведомственном доме, часть квартир в нём была отведена на жэковско-партийные нужды. Отец Поли Романовой был капээссесовцем среднего звена – парторгом крупного предприятия. Производившего, что правда, не суперфосфатные удобрения, а прецизионные станки. Но кто поймёт полупридворные хитросплетения эпохи минувшей? Мы, простые обыватели, и в нынешних-то не очень сильны. Когда-то Полин папа был инженером, но об этом он помнил так же смутно, как и о том, что значит быть мужчиной. Ну, если не считать факта воспроизведения себе подобных – тут он более-менее преуспел. У Полины был старший брат. Покинувший родимую «сталинку» на десять лет раньше. Брат был взрослее и решительнее. И хотя девочки быстрее созревают физиологически, склонность верить в сказки остаётся с ними куда дольше, чем с парнями. Если не навсегда. Просто чем старше девочка, тем в более страшную и печальную сказку она верит.
Дом, где комната в одной из квартир прежде принадлежала Валентине Александровне, был совсем иного рода. Ныне он именовался «коммуной», потому что все квартиры этого дома были коммунальными. Пояснение для юношества: «коммунальные квартиры» – это такие квартиры, входя в которые вы ощутите устойчивый человечий запах. Совокупный запах человечьего множества. Монолитный, как бетон. Хотя известно, что бетон – это песок, щебень, цемент и вода, вид бетонной конструкции менее всего напомнит кому-нибудь о песчаных плёсах у реки. Вот так и с запахом коммунальной квартиры: будь каждый её обитатель в отдельности феей, пахнущей розами; лешим, пропахшим хвоей и белыми грибами; Красной Шапочкой, исходящей ароматом лесных трав и свежеиспечённых пирожков, – но собранные все вместе в условиях одного коридора, одной кухни и одного-единственного коммунального сортира – они суть цементированный монолит человечьего духа. Не то ли имела в виду Баба-яга, поводя своим крючковатым носом и заявляя что-то о духе русском? И даже не потому, что Иван-царевич или Иванушка-дурачок редко мылись, а лишь потому, что они до явления к избе передом были слишком социализированы со всех возможных сторон. Русские – вернее даже сказать, «славяне» – отчего-то исконно коммунальны, вспомните хотя бы их поведение в очередях. Да что вспоминать. Оно и по сей день так.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
