Книга Купель дьявола - Виктория Платова

Санкт-Петербург. Лето 1999 года

Порнография ближнего боя.

Я ненавижу это выражение, но не могу от него избавиться. Вотуже три года плюс еще один, который чертов Быкадоров прожил со мной.Порнография ближнего боя — слова, предваряющие любовную игру, артобстрел,точечные удары, — Быкадоров знал толк в точечных ударах, на заре туманнойюности он служил в артиллерии… В этих словах было сумасшедшее бесстыдствострасти и какое-то удивительное целомудрие. Они капали с его губ, как яд, а ятак и не сумела выработать противоядия. Я до сих пор не нашла его: может быть,поэтому я не замужем. В двадцать девять это почти неприлично, что-то вродеплохо залеченного герпеса или шести пальцев на руке.

Дурацкое выражение “порнография ближнего боя” прочно заселоу меня в мозгу. Но с этим можно было смириться. И я смирилась. Я смирялась сэтим три года, после того, как Быкадоров бросил меня. Я была уверена, чтобольше никогда не увижу Быкадорова.

Но я ошиблась. Я не знала тогда, что еще раз увижу его.

Мертвого.

Итак, мне двадцать девять, в городе плавится асфальт, а загородом горят торфяники. Впрочем, мое дело тоже горит. Синим пламенем.Крошечная галерейка на Васильевском, угол Среднего и Шестнадцатой линии. Сподачи ушибленного мифологией Лаврухи Снегиря она называется “Валхалла” —должно быть, именно это отпугивает клиентов. Мы открывали ее втроем: я, Лаврухаи Жека Соколенко. Теперь осталась я одна — Жека погрязла в детях, а Лавруха — вреставрационных мастерских. Мы редко видимся, но это почти не огорчает меня.Неудачник Лавруха напоминает мне о несостоявшейся карьерехудожника-станковиста, а неудачница Жека — о Быкадорове.

До того, как уйти ко мне и заняться порнографией ближнегобоя, Быкадоров служил Жекиным мужем, именно служил. Секс с Жекой Быкадоровхарактеризовал еще одним стойким идиоматическим выражением, подцепленным виспаноязычной литературе — “медио трабаха”.

"Медио трабаха” — почти как работа.

Быкадоров был из тех, кто горит на работе: Жека родиладвойню, мальчика и девочку — Катю и Лавруху, — в честь нашей незабвеннойтроицы. В честь нашей художественной школы, где Лавруха преуспевал вкомпозиции, Жека — в рисунке, а я — в истории искусств. В журнале мы шли другза другом — Снегирь, Соколенко и Соловьева, крохотная стая пернатых. Они-то наси сблизили поначалу, наши птичьи фамилии. Потом была Академия художеств,которая выплюнула в мир одного художника (Жеку) и одного искусствоведа (меня).Лавруха окончил Академию тремя годами позже; год он провел вхимико-технологическом и еще два — в университете. И только потом, бросивсовершенно ненужные ему вузы, встал под знамена Академии художеств. Белобрысаяфлегматичная Жека оказалась самой талантливой, ей прочили большое будущее,какой-то заезжий итальяшка с ходу предложил ей стажировку во Флоренции. Но затри дня до отъезда, в зачумленной блинной, Жека встретила Быкадорова. И всепошло прахом. Жека сразу же перестала отличать аквамарин от охры, сунула холстына антресоли и заставила их банками с солеными огурцами. Впрочем, огурцынедолго томились в изгнании: Быкадоров пил как лошадь и другой закуски непризнавал. Целый год Жека скрывала своего муженька от нас с Лаврухой. Снегиряэто приводило в ярость: несмотря на два года, проведенных в стенах психфакауниверситета (туда Лавруха сдуру поступил после академии), он так и не научилсяфилософски относиться к жизни. Я же ограничивалась ироническим похмыкиванием:любовь зла, на крайний случай и Быкадоров сгодится. Но когда в течение месяцаЖека трижды изменила цвет волос, неладное заподозрила даже я. Жека собрала насна совет (все в той же зачумленной блинной, которая служила теперь местомпоклонения) и поведала фантастическую историю о деспотизме Быкадорова.