Глава первая
Отем
Солнце поднималось над горизонтом, заливая всё вокруг расплавленным золотом, а темно-синие и фиолетовые краски ночи медленно таяли.
– Только посмотри. – В голосе отца звучало благоговение. – Невероятно, правда?
Я крепче прижалась к его боку и кивнула. Мы сидели на качелях, установленных на крыльце, и любовались восходом.
– Да, действительно, невероятно.
– Когда видишь такой восход… Сразу появляется ощущение, будто грядет нечто удивительное.
Я снизу вверх заглянула в его посеревшее, осунувшееся лицо. Его волосы, прежде ярко-рыжие, как у меня, совершенно поседели после операции на сердце, через которую папа прошел в прошлом октябре. Папины плечи и грудь казались у́же, чем прежде, клетчатая рубашка висела на нем мешком. Он снова работал на земле, хоть и не так интенсивно, как раньше.
– Нечто удивительное, – повторила я и тихо вздохнула.
Я почувствовала, что папа смотрит на меня сверху вниз.
– Почему ты никогда не хочешь говорить об этом парне, о Конноре? Ты ни разу его не упомянула с тех пор, как приехала.
Это имя наполнило мое сердце тихой тоской и пронизывающим страхом. Стоило мне подумать о Конноре, и в душе оживали потаенные, обжигающие мысли, которые я так долго от себя гнала.
«Уэстон…»
– Я боюсь за него, – проговорила я. – С тех пор как он уехал, я получила лишь несколько электронных писем. Только «привет, как дела» и основные новости.
«И ни слова об Уэстоне».
– Война творит ужасные вещи с сердцем и разумом человека. – Отец покачал головой. – Ты не знаешь, скольким трудностям и бедам он там противостоит. Возможно, эти электронные письма – всё, на что он способен.
– Знаю, мне просто хотелось быть уверенной, что с ним всё в порядке, что он обязательно со мной поговорит.
Виктория Дрейк сказала мне, что Коннор часто им звонит, если позволяют обстоятельства. По большей части новости о нем я получала от его матери, а не от самого Коннора.
«Рассказал ли ему Уэстон, что мы сделали? Коннор знает, что я ему изменила?»
Если да, то это лучшее объяснение молчания Уэстона и редких, скупых сообщений от Коннора. До отправки на фронт Уэстон поклялся не рассказывать другу про наш с ним поцелуй – поцелуй, который едва не перерос в нечто большее. Уэстон сказал, что боится рисковать, что душевное состояние Коннора слишком шатко, что лучше сделать это признание потом, когда они вернутся с войны.
Наверняка его терзает чувство вины. Иначе почему Коннор перестал мне звонить?
– Думаю, Коннор старается вообще не думать обо мне, – пробормотала я, глотая слезы. – И, возможно, это к лучшему.
Отец крепче обнял меня за плечи.
– Не теряй надежду, верь в своего мужчину и его любовь к тебе. Она слишком ценна для вас обоих.
– С каких пор ты стал таким сентиментальным?
Папа указал на поле – куда ни глянь, зеленело море кукурузы, высокие стебли отливали золотом в лучах восходящего солнца.
– С тех пор как попал в больницу и едва не потерял всё это, – ответил он. – Болезнь лучше чем что бы то ни было показала мне, что на самом деле важно. – Ты, твой, брат, твоя мать. Люди, которых я люблю.
Мужчины, которых любила я, сейчас находились за полмира от меня, смотрели в лицо страшной опасности, а я застряла здесь и даже не знала, живы они или нет.
Я вздохнула и крепче прижалась к отцовскому боку. Мне хотелось всё ему рассказать. Папа выслушает и не станет меня осуждать. Он всё равно будет мною гордиться, всё равно будет благодарен за деньги, которые дал мне Коннор на спасение фермы. Но, похоже, мне нечем было гордиться по окончании третьего курса: все мои достижения сводились к кое-как натянутым до проходного балла оценкам и разбитому (в очередной раз) сердцу.
«Нет, мое сердце разделено надвое».
Я проследила за взглядом папы, посмотрела на зеленое поле и восходящее солнце, пытаясь обрести покой в этом дивном пейзаже или разглядеть что-то удивительное, нечто прекрасное, ожидающее меня в будущем.
– Всё так запуталось, – пробормотала я. – Я запуталась. Каждый день я молюсь за Коннора и Уэстона, но с каждым днем всё меньше верю в наше счастливое будущее.
«Для нас троих».
Отец надул губы.
– Я слышу всё, что ты говоришь, милая. Только ты одна ведаешь, что для тебя лучше. Но я знаю одно: какие бы события ни подкидывала нам жизнь – хорошие, плохие или того хуже, – они всегда нас закаляют. Делают сильнее. Мудрее.
– Я просто хочу любить кого-то, кто будет любить меня в ответ. Никаких игр. Никакой неопределенности.
Во взгляде отца светились доброта и любовь, он погладил меня по щеке мозолистой ладонью.
– Ты ее найдешь.
Я посмотрела на часы и встала.
– Мне пора идти, если я хочу успеть на самолет.
– Жаль, что тебе приходится возвращаться так рано. Скоро четвертое июля…
– Знаю, но я собираюсь сразу же приступить к работе над гарвардским проектом и провести немного времени с Руби перед ее отъездом в Италию. – Я потерла глаза. – Эх… и придется привыкнуть к новой соседке.
– Жаль, – сказал папа, медленно поднимаясь на ноги. – Мне нравится эта Руби.
– Я ее обожаю.
«И ее я тоже теряю. Все, кого я люблю, либо ушли, либо уходят».
Проклятый рассвет не предвещал никаких чудес, только одиночество.
В кухне мама вынимала из духовки свежеиспеченные булочки.
– Это тебе на дорожку до Омахи, – сказала она, не поднимая глаз, и принялась паковать булочки в пластиковый контейнер. – Трэвис! Спускайся сюда. Твоей сестре нужно ехать в аэропорт.
– Я в курсе, – откликнулся Трэвис, размашистым шагом входя в кухню. В июне он закончил старшую школу и с тех пор еще больше вырос, раздался в плечах, возмужал. Меня это радовало: папе нужна помощь, а мой младший брат больше всего хотел работать на земле и поддерживать ферму на плаву.
