Книга Слепень - Иван Любенко

Надворный советник, судья Окружного суда Павел Филиппович Приёмышев – невысокий, худосочного телосложения человечек – завтракал с супружницей не спеша, как и положено человеку важному и с достатком. Время от времени, он делал жене небольшие замечания: то сетовал, что в кизиловое варенье не доложили сахару, и оно теперь кислит, то масло отдавало горчинкой, то окорок казался недокопчёным, то окна плохо проклеили к зиме и от этого много лишних дров приходится тратить. Хозяйка вздыхала, краснела точно подсудимая, в глаза мужу старалась не смотреть и всем видом показывала полное раскаяние. Будучи моложе на пятнадцать лет и, родив сына и двух дочерей, она, тем не менее, не утратила прежней красоты. Супругу не перечила, была существом кротким и богобоязненным. Не жена, а мечта.

Иногда казалось, что Приёмышев мстит окружающим за неказистую внешность, за унижения, которые он перенёс в детстве из-за своего маленького роста и неестественной худобы. Как только его не дразнили! И Скелет, и Огрызок, и Окурок. Трём своим обидчиками из гимназического прошлого он уже отомстил: судьба отправила их на скамью подсудимых, как раз, к Павлу Филипповичу. Ух, и потешился он тогда от души, позлокозничал! Теперь Приёмышев изменился, хоть и не вырос, и не потолстел. Но взгляд стал тяжёлый, будто кузнецом всю жизнь работал, руку подаёт этак наизнанку и, кто пожмёт её, чувствует некую неловкость, переживает потом, что, может, пожал недостаточно крепко, или, наоборот, сильно надавил и причинил неудобство уважаемому человеку. Ссориться с ним – себе дороже. В России верно говорят: от тюрьмы и сумы не зарекайся. Всякое может случиться. «Сегодня ты князь, а завтра грязь».

Сам же судья делил общество на две категории: негодяи, заслуживающие наказания и негодяи, избежавшие кары по случайности, до которых меч Фемиды пока ещё не дотянулся. И хоть полным мизантропом он не был, но более всего не переносил присяжных поверенных, этих тщеславных и самодовольных франтов, обиравших клиентов до нитки так, что судье они уже ничего не могли поднести. Бесило так же и то, что адвокаты, воздействуя на присяжных краснобайством, часто добивались оправдания подсудимых. И это обстоятельство всегда приводило Приёмышева в бешенство, из-за того что рождало в обществе обманчивое, иллюзорное мнение о возможности избежать справедливого наказания. После каждого вердикта «не виновен» его лицо багровело до цвета варёной свеклы. Но ничего не поделаешь, приходилось мириться.

Появление фамилии Приёмышева в списке лиц, подлежащих казни, поначалу, его даже развеселило, но после глубокого раздумья, он вдруг впал в тоску. «А чем чёрт не шутит? – подумал он, – мало ли сумасшедших? Да и откуда этот безымянный наглец может знать о некоторых моих приговорах, которые я выносил единолично, будучи, ещё мировым судьёй?.. А что до подношений, так все берут и я брал. Но в меру и, крестясь…Каялся потом, Господу свечи ставил, гривенники нищим жаловал…Все мы грешны. А кто не грешил, тот и Богу не маливался. Совсем без греха только младенцы несмышленые родятся. А чуть умишко появится, смотришь, малец уже мамку обмануть пытается… Газетчика всё-таки надо будет всенепременно наказать за распространение лживых слухов. Оставлять это дело без ответа никак нельзя. Жаль времена нынче не те, а то бы вынес постановление, чтобы ему прилюдно, на площади, пару сотен плетей всыпать, как раньше. Последнее время народ распоясался и потерял уважение к власти. Так, глядишь, и до бунта, и смуты недалеко, а допустить нельзя, ведь для того Государем тут и поставлен».

Изрядно насытившись, Павел Филиппович хотел уже встать из-за стола и пройти в кабинет. Только он поднялся, как сработал механический звонок входной двери. Так скрипит на ветру поломанное дерево или несмазанное колесо у старой телеги. Звонок и раньше скрипел, и Приёмышев не раз говорил жене, что его надобно смазать или заменить, но разве кто в России понимает с первого раза? Была суббота, горничную отпустили в деревню на выходной, и дверь надо было открывать самим. Поняв это, супружница, неуклюже подскочила из-за стола и разбила кружку из кузнецовского фарфора. «Замешкалась, как чумная, не зная, что ей делать, но всё-таки, слава Богу, понеслась в переднюю», – с сожалением отметил про себя судья.

Звонок вновь проскрипел, только теперь звук был похож на кашель простуженного старика. Будто вторя ему, где-то на улице завыла собака. «Дурное предзнаменование», – невольно подумал Приёмышев и, глубже запахнувшись в халат, пошёл вслед за женой.