Магистр ордена «Корвус Девотус» молился за загубленную душу юной супруги и мысленно осыпал проклятиями себя и собственных предков, чья алчность привела к столь трагичным последствиям.
Верена слушала отца и чувствовала, как по щекам катятся слезы. Пальцы бабушки больно стискивали ладонь, оставляя красные отметины. От запахов кружилась голова, но жаловаться девочка не смела. Словно фарфоровая статуэтка, молча стояла с опущенной головой, не находя сил еще раз взглянуть на мать. Слишком горько было. И страшно…
Постепенно боль от сжатых пальчиков стала распространяться по руке. Поднялась до локтя, коснулась плеча и спустилась к груди. Стиснула сердце холодными объятьями.
Верена открыла рот, но из горла не вырвалось ни звука. Только когда девочка стала оседать на пол, сотрясаемая крупной дрожью, бабушка заметила, что с внучкой творится неладное.
— Корбл! — вскричала Фреджа.
Отец бросился к Верене, подхватил на руки и прижал как величайшую драгоценность. Стал укачивать, шепча на ухо утешения. Но ничего поделать не мог, ведь в тот момент и сам испытывал муки.
— Нет, только не она!.. — вскричал, чувствуя, как тело сводит сильнейшая судорога. — Только не моя девочка!..
Шлем с вороньим пером выпал из его рук и покатился к высокому стрельчатому окну. Никто из членов ордена не бросился поднимать реликвию — всем стало не до того.
Над Вороньим логом вошло в зенит ярко-алое солнце.
Валерия
Письмо пришло, когда я перестала ждать. Разбило вдребезги мечты и надежды.
Наша труппа только что успешно дебютировала с постановкой. Мы со Степкой, близким другом и руководителем театра, сидели в гримерной и обсуждали события прошедшего дня. Вечер располагал к отдыху и приятной беседе.
В дверь постучали, и этот звук барабанной дробью отозвался в висках.
— Кто бы это мог быть? — удивилась я, косясь на часы.
Девять вечера — не слишком подходящее время для посетителей. Если только охранник решил обойти территорию.
— Наверное, толпа возбужденных фанатов, — пошутил Степка. — Пришли просить у тебя автограф.
— Несмешно, — буркнула я и поплелась открывать.
На пороге стоял длинный и крепкий, точно фонарный столб, парень в нелепом старомодном фраке. С лицом вытянутым, точно у породистого скакуна. Его ничего не выражающий взгляд мазнул по мне, как по промелькнувшей в рекламе статистке.
— Что вам угодно? — вложив в вопрос как можно больше вежливости, поинтересовалась я. — Билеты продаются до семи, так что…
— Вы Валерия Голубева? — перебил парень.
Я кивнула и прищурилась. Внешний вид визитера не внушал доверия. С таким лицом радостных вестей не приносят.
— Вам письмо.
Он вручил конверт, коротко кивнул и, развернувшись на каблуках, направился к выходу.
Ошарашено глянула на зажатую в руке бумагу, потом снова на курьера.
— Постойте! — окликнула, пока он не скрылся в темном коридоре. — Откуда письмо? От кого?
— Там все сказано, — послышался ответ.
Посыльный ушел быстрее, чем я успела опомниться. Будто куда-то сильно торопился. Или боялся, что налечу с расспросами.
— Что, отказала, и поклонник умчался сломя голову? — хохотнул Степка.
— Это не поклонник, а курьер, — отозвалась я, закрывая дверь. — Принес письмо, но не сказал, от кого.
Села на складной стул и повертела в пальцах конверт. Из плотной, словно потемневшей от времени бумаги. Без адреса, марок и любых других пометок, позволяющих определить отправителя.
— Так открывай же! — не выдержал Степка. — Рассматриваешь так, будто внутри вирус Сибирской язвы. Или выводок тараканов…
— Скажешь тоже… — отмахнулась я.
Надорвала загадочный конверт и вытряхнула на ладонь даже не письмо — коротенькую записку, словно отправитель экономил бумагу. Предчувствие дурного накатило удушливой волной. Руки дрогнули, и записка упала на пол.
Не решаясь поднять, прищурила один глаз и прочла вслух: «Ваша сестра скончалась седьмого июля сего года, сорвавшись со смотровой площадки башни. Похоронена в Вороньем логе согласно традициям. Выражаем соболезнования».
Последнюю строчку произнесла шепотом. В горло словно налили раскаленного железа. Сердце болезненно екнуло, стало трудно дышать, а на глаза навернулись слезы. Как же так?..
— Твоя сестра, вроде бы, выходила замуж, — припомнил Степка. Покосился на записку, в который раз удивляясь моему отличному зрению. — Ты так мало о ней рассказывала. Думал, вы не были близки…
Я покачала головой и сжала пальцами виски, силясь унять тянущую боль. Но ни ее, ни разыгравшееся чувство вины утолить не удалось.
— Катерина была не просто моей сестрой, а двойняшкой и самым близким другом. До тех пор пока не повстречалась с будущим мужем и не уехала в Вороний лог.
— Вороний лог? — переспросил Степка. — Звучит зловеще. Наверняка и выглядит соответственно.
— Не знаю, я этого места в глаза не видела. Когда Катя познакомилась Корблом, мы с ней здорово поругались. Да так, что не общались последние пять лет. А теперь…
Протянула руку, и записка, навсегда изменившая мою жизнь, иссохшим листом легла в ладонь. Нет больше сестренки, единственного родного на земле человека. И я ничего не предприняла, чтобы предотвратить это.
— Не кори себя, — посоветовал Степка. Протянул руку и коснулся моей щеки. — Насколько понял из записки, то был несчастный случай. От этого никто не застрахован. Моя бабка, к примеру, захлебнулась, когда пила любимый брусничный кисель. Глупая смерть…
Я покачала головой и, спрятав лицо в ладонях, прошептала:
— Смерть Кати не была случайностью. Она боялась высоты — до колик в печенках — и ни за что не полезла бы на смотровую площадку башни.
— Думаешь, ее убили? — вздрогнул Степка. — Но кому могла быть выгодна ее смерть? Тем более спустя пять лет после вступления в брак.
Я посмотрела на друга, казавшегося смущенным. Прежде мы редко разговаривали о прошлом. И как он ни пытался сблизиться и стать главным мужчиной в моей жизни, оставался всего лишь руководителем труппы и товарищем. Ни его светлые кудри, ни богатырский рост не производили должного впечатления. После нескольких неудачных романов я перестала интересоваться мужчинами. Работа заменила все. Только на сцене я по-настоящему жила, представляясь той, кем не могла стать в реальности.
Степка все смотрел, явно ожидая откровенности. А мне не хотелось делиться болью ни с кем, даже с близким другом.
— Семья, в которую вступила Катерина, довольно странная, — все же поделилась наблюдениями. — Я бы даже сказала ― пугающая.
Степка придвинулся вместе со стулом, обжег проницательным взглядом небесно-голубых глаз. О, сколько девушек пали жертвой этого василькового сияния. Но только не я.
