У меня сразу мелькнула мысль, что этот, в зеркале, ещё и умственно-отсталый… наверное.
А потом император влетел в мою комнату, на полном ходу врезался в меня (точнее, рухнул сверху) и воскликнул:
— Папа волновался!
И от души прижал к себе, так, что у меня, кажется, рёбра хрустнули.
— Па-па? — сумела прохрипеть я. Или принц. Или я в теле принца.
Да нет, всё-таки это бред. Но не может же такое быть по-настоящему!
— Конечно, Ичи! — пропел «папа». — Как ты мог меня оставить! Так надолго! Одного! — Говорил он исключительно восклицаниями — сначала. Потом чуть отстранился и неожиданно доверительно сообщил: — Я убил твоего старшего евнуха. — И уставился на меня, как большой щенок: «Похвали меня, похвали!»
— Уб-бил? — проблеяла я.
— Да! — Император радостно смотрел на меня. — Не доглядел он, гадёныш! Лапуля, я уже издал указ, и виновных в покушении на твою жизнь найдут хоть под землёй и туда же отправят! Но не сразу, о нет, не сразу… — И улыбнулся, как настоящий псих.
Я непроизвольно отшатнулась. У него просто на лице было написано: “Я злобный мерзавец, но я люблю тебя, сынок!”
Чёрт, что происходит?!
— А… Но… Это не я…
— Что не ты, Ичи? — Император всё ещё держал меня за руки и норовил наклониться, поэтому разговаривали мы тихо. Императорская свита молчала, так что тишина вокруг стояла абсолютная, звенящая и очень напряжённая — в общем, все наверняка слышали каждое слово.
Я уж молчу, что разговор вёлся на том же незнакомом языке, который я легко произносила, но, если задумывалась, начинала паниковать. Что это за слова! Какая странная интонация! И всё в том же духе.
— Я не…
— Ичи, ну что ты? — улыбался император, и его улыбка пугала сильнее, чем если бы он взялся угрожать. — Ты ещё не оправился от болезни, я понимаю. Ты в смятении, ничего страшного. — Потом помедлил и спросил: — Ты что-нибудь помнишь? — И пытливо вгляделся в меня.
А я вдруг осознала, что и впрямь ничего не помню. Кто я? То есть, я помнила, что я женщина, что живу в Москве и… И всё. Я не помнила даже своего имени, чем я занималась и как выглядела.
Казалось, сильнее шок быть уже не может — ага, как же!
— Нет, — чувствуя приближающуюся панику, выдохнула я. И упала бы, если бы император меня не держал. — Я не помню… Ничего! Я… — И стала задыхаться.
— Тише, тише, малыш. — Император гладил меня по щеке, и руки у него были такими нежными, что я невольно успокаивалась. Хотя подозреваю, что он тогда колдовал. Он часто колдует в моём присутствии — чтобы я вела себя подобающе.
Тишина тем временем стала ещё напряжённей — её буквально можно было потрогать, как натянутую струну, вот-вот зазвенит.
Нарушил её император: он вдруг улыбнулся радостной улыбкой идиота и воскликнул:
— Ничего! Значит, скоро вспомнишь!
— Но я не ваш сын! Помогите мне, я…
На этом “папа” закрыл мне рот рукой.
— Тише, Ичи, какие глупости! Конечно, это ты! Что я, сына не узнаю? Зачем ты так плохо думаешь о папе? К тому же, кто посмеет занять твоё место, малыш? Все же знают, что я тогда с ними сделаю… — Он снова изобразил садистский оскал. — Ох, я бы тогда получил материал для экспериментов! Но увы, дураков нет… Точнее, к счастью! Ичи, это ты! С возвращением, милый! А память к тебе вернётся, я знаю!
Я в ужасе смотрела на него и понимала, что возражать опасно. Я не знаю, как оказалась в теле его сына, и уже готова была в это поверить (глупо отрицать очевидное, правда?).
— Ну вот, — пропел император, поняв, что я успокаиваюсь. — Теперь ты согласен, что ты — это ты?
К этому моменту я была согласна на всё, что угодно.
— Д-да…
— Но ты ничего не помнишь? — подхватил “папа”.
— Д-да…
— О, пустяки, разберёмся! Отдыхай пока, сынок! — Он наконец-то меня отпустил, и я рухнула на кровать, как подкошенная. — Не пугай больше папу! А то я ещё кого-нибудь убью-у-у! — И подмигнул мне с этаким намёком. — Ты меня понимаешь? А? А? А-а-а?
И принялся подмигивать, словно у него нервный тик.
— А… — выдохнула я.
— Замечательно! — воскликнул император и обернулся. Я с изумлением заметила, что стоило ему отвернуться, как улыбка с императорского лица стёрлась моментально, а голос посуровел: — Тэндзи!
Пожилой мужчина в красном…э-э-э… кимоно рухнул на колени.
— Государь?
Император нахмурился, потом оглянулся на меня и снова заулыбался.
— Моя кровиночка, лапуля, солнышко моё ненаглядное, — засюскал он. Я обалдело внимала. Сюсюканье однако сошло на нет, стоило императору повернуться к свите. — Нуждается в усиленной заботе! Где его слуги?! — рявкнул он, и за стенами что-то громыхнуло. Что-то подозрительно напоминающее гром.
— Государь, вы всех казнили, — посмел заметить старик Тэндзи.
За стеной опять раздался раскат грома, и свиту словно вжало в пол.
— Мой сын не должен оставаться один! — закричал император. — Любой его каприз должен быть исполнен! Только так он скорее выздоровеет! И будет радовать меня! Своим! Присутствием!
Все внимали этому бреду, никто не смел возражать. И я начинала понимать, почему.
За стенами гремел и гремел гром.
— Папа… — рискнула вставить я, уж не знаю, зачем.
Император стремительно обернулся и расплылся в счастливой улыбке.
— Да, Ичи?
Боже мой, он и правда сумасшедший!
— Может, не надо…
— Надо, малыш! Папа знает! — И, властно взмахнув полами… э-э-э… кимоно, император потребовал: — Живо приведите тут всё в порядок! — И снова обернулся ко мне. — Ичи, папа должен идти! Я надеюсь, завтра ты присоединишься ко мне! Постарайся, ладно? Не болей!
Напоследок он чмокнул меня в щёку и удалился. Свита направилась за ним бегом, иначе не поспевала.
А меня атаковали слуги. Не знаю, откуда они взялись, но их было много, и они сновали вокруг деловито, обращаясь со мной, как с хрупкой куклой — бережно, но настойчиво. Они споро сменили мою “ночную сорочку” (я даже не заметила, как меня вообще раздели), потом как-то хитро заплели волосы, надели на них мягкую повязку (я её почти не чувствовала). За это время они перестелили постельное бельё, принесли другую жаровню и поставили свежие цветы в вазу.
Невольно я слышала их шёпот и шушуканье: они делали ставки, отправит император своего сумасшедшего сына в закрытый монастырь лечиться, или обойдётся?
Это я-то сумасшедшая?
Очень хотелось спать. Я думала: может, если засну, то проснусь уже нормальной?
— Эй, — позвала я, когда стало совсем невмоготу.
