— Сколько можно насмешничать? Я правда не знал, что ты беременна.
— Не думаю, что тебя это заботит и сейчас.
— Ладно, хватит! Значит, ты ни с кем не встречаешься?
Донован еле справился с накатившим на него облегчением, когда понял, что все время с тех пор, как они расстались, Кэссиди оставалась одна.
— Нет. Мне кажется, нечестно было бы прямо сейчас связаться с кем-то еще. А ты, как у тебя?
— Если бы у меня было что-нибудь, пришел бы я сюда?
По правде говоря, с тех пор как они расстались, Донован с головой ушел в работу. И в этом тоже было его преимущество перед кузеном Сэмом, соперником на должность исполнительного директора. Сэм женат уже больше десяти лет, так что делит свое время между офисом и семьей. И дед выразил желание уравнять их шансы.
— Зачем ты здесь? — еще раз спросила Кэссиди.
Донован поскреб затылок. Он знал, что сказать, но при взгляде на нее сразу начинал думать о последствиях того, что собирается сделать. Нелегкое это дело — врать Кэссиди. Сказать ей правду о том, что по воле деда, для того чтобы занять пост директора фирмы, он в течение года должен жениться, завести ребенка и набрать голоса в совете директоров? Пожалуй, после этого она вполне может попросить его убраться вон.
— Донован?..
— Я соскучился, Кэссиди.
— Я все время здесь.
— Я не был уверен, что ты меня примешь.
— Хочешь опять встречаться? Когда родится ребенок, это будет довольно трудно.
— Я не хочу встречаться, хочу жениться на тебе. За эти восемь месяцев я понял, как хочу, чтобы ты стала моей женой. И по дороге сюда готовился говорить о том, что мои взгляды на семью изменились.
Донован услышал, что у нее прервалось дыхание, и увидел, как заблестели от близких слез глаза.
Он вскочил из-за стола, подошел к ее креслу и развернул его так, чтобы она оказалась лицом к нему. Теперь Кэссиди смотрела на него снизу вверх. Он наклонился над ней, почти касаясь ее губ, взял в ладони ее лицо и вдруг понял, что действительно боится неудачи. И не только потому, что ему хотелось опередить Сэма. Он хочет, чтобы Кэссиди стала для него ключом к той жизни, о которой он понятия не имел и даже не думал, что когда-нибудь захочет ее для себя.
— Я хочу жениться на тебе, Кэссиди Франзоне. Хочу быть отцом нашему ребенку и иметь семью, о которой ты мечтала. Мы должны быть вместе.
Когда Донован был так близко, Кэссиди могла думать только о том, как обнимет его, как он обнимет ее и как, может быть, она положит голову ему на грудь… Об этом она мечтала, просыпаясь среди ночи, — как она коснется его…
Но Донован так часто убеждал ее, что никакой семьи не хочет. С чего это он так радикально изменился за прошедшие восемь месяцев?
— Почему… почему ты изменил свое мнение?
— Я соскучился по тебе.
Но это он уже говорил. Ну соскучился, а почему изменилось его отношение к детям?
— Это еще не объясняет, с чего вдруг ты захотел обзавестись семьей.
Ей страшно было поверить в столь крутой поворот в его сознании.
Он убрал свои руки с ее лица, выпрямился, подхватил со стола пиво и поставил на перила крыльца. Прислонившись бедром к перилам, запрокинул голову и одним махом осушил бутылку.
— Что ты мне скажешь, Кэссиди?
Об этом она понятия не имела. Восемь месяцев назад Донован Толли сделал ей предложение. Кэссиди уже тогда заподозрила, что беременна, но он совершенно определенно высказался по поводу детей и семьи вообще… И тогда она ушла. Ушла не потому, что не хотела замуж, а из-за того, что Донован был из тех мужчин, которые вынуждены жениться. А ей хотелось, чтобы Донован женился на ней по любви. Чтобы женился, потому что жить без нее не мог, как она не может жить без него.
— Я хочу знать, почему ты передумал. Ты говорил, что самым главным аргументом для всех пар служат дети. Говорил, что обзаведение детьми уничтожало самые наилучшие отношения, какие ты только видел. Ты говорил…
— Да, черт возьми, я сам знаю, что говорил!
— И?..
— У меня была масса времени подумать о нас с тобой, Кэссиди. То, как у нас с тобой все было… Я считаю, мы могли бы создать семью и не утратить сути…
Хотелось бы Кэсси верить в то, что он говорил. Но одиночество научило ее, что влюбленность (и даже любовь!) — это еще не все в отношениях между людьми. Нет, она не могла опять целиком доверять ему.
— Ты делаешь мне предложение, потому что я беременна? Я не хочу, чтобы ты женился на мне по обязанности.
Донован вернулся с крыльца к ней, поставил бутылку на стол и поднял Кэссиди на ноги.
— Кэсси, я никого из нас не оскорбляю. Я здесь потому, что ты мне нужна. Пришел увидеться с тобой и умолить принять меня обратно.
— Это как-то связано с кончиной дедушки? Я расстроилась, когда услышала, что он умер.
Кэссиди послала цветы, но ужасно переживала, что не может прийти сама на похороны.
Донован поверить не мог своим ушам, настолько близко к истине оказалось это невинное замечание!
— Смерть деда заставила меня понять, как быстро меняется жизнь. И еще я подумал о том, что он всегда очень хотел, чтобы у меня были дети, на которых он мог бы любоваться, а я считал, что у нас еще много времени впереди…
Кэссиди крепко обняла его за плечи, а потом отступила:
— Тогда ты и понял, что жизнь — это немножко больше, чем только работа?
Кэссиди знала, как трудно Доновану говорить о своих чувствах, но если она собирается еще раз позволить себе любить его и даже родить ему младенца, то ей необходимо знать, как он поведет себя в дальнейшем. Это нужно уже не только ей. Она подумала о ребенке, их ребенке, и погладила живот. Для своего малыша она желала всего самого лучшего, в том числе и двух любящих родителей.
— Думаю, так и было. Не хочется много об этом говорить. Мы с дедулей часто бодались, и вдруг этот сердечный приступ…
У Донована с Максвеллом Паттерсоном были, мягко говоря, не самые добрые отношения.
— Вы с ним так и не помирились?
— Нет. В последний раз мы поругались, и я ушел.
— Он знал, конечно, что ты его любишь.
Донован с видимым равнодушием пожал плечами. На самом деле ему всегда хотелось, чтобы дед им гордился. И Донован пытался доказать, что он не просто сын отца-скульптора, что в его жилах течет кровь самого Максвелла Паттерсона.
— Вот почему ты мне нужна. Ты должна быть рядом со мной. Ты и наш ребенок. Я не хочу к концу своих дней обнаружить, что кроме «Толли-Паттерсон» у меня больше ничего нет. Кэссиди, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж!
Разве такие слова могут оставить равнодушным сердце женщины? Кэссиди ничего не могла поделать с собой, хотя и подозревала, что за столь разительными переменами что-то кроется.
