Мы срезаем первый угол, пугая несколько овец.
— Прошу прощения, — бросаю я им через плечо.
Следующая часть изгороди возникает перед нами, когда я общаюсь с овцами, и Дав приходится самой набрать скорость, чтобы перелететь через нее. Я крепко сжимаю в руках поводья, но у меня хватает ума не натягивать их, не мешать Дав, — и она, подобрав под себя нога, прыгает и спасает нас обеих. Когда она уже скачет прочь от этих кустов, я снова подтягиваю поводья и хлопаю лошадку по холке в знак благодарности за спасение. Дав тут же настораживает уши, поворачивая их назад, показывая, что ценит мою ласку.
Потом мы минуем поле, на котором обычно пасутся овцы, но сейчас на нем сложены кучи мелких кустов вереска, приготовленные к сожжению. «Моррис» все еще немного обгоняет нас, — он кажется темным силуэтом перед столбом пыли. Я не слишком беспокоюсь о том, куда он может повернуть; чтобы добраться до пляжа, Финну нужно или проехать через город, где множество поворотов под прямым углом и пешеходы на перекрестках, или обогнуть городок, потеряв на этом несколько минут и дав нам отличный шанс догнать его.
Я слышу, как «моррис» словно колеблется несколько секунд перед развилкой, а потом поворачивает к городу. Я могу выбрать дорогу вокруг Скармаута и тем самым избежать новых препятствий, через которые придется перепрыгивать, — или могу проскочить по самой окраине города, через несколько садиков за домами, рискуя быть замеченной у гостиницы Гэйбом.
Но я ведь уже представляю, как первой влетаю на пляж…
И я решаю рискнуть, может, Гэйб меня и не увидит. Мы ведь уже очень давно не устраивали таких гонок, и нудным старым леди не приходится жаловаться на то, что через их дворы постоянно носится какая-то лошадь, особенно если Дав растопчет что-нибудь очень нужное.
— Вперед, Дав! — шепчу я.
Она делает рывок через дорогу и сквозь брешь в зеленой изгороди. Здесь уже стоят дома, которые выглядят словно выросшими прямо из камней, а их задние дворики загромождены вещами, не поместившимися внутри; по другую сторону домов — солидные каменные мостовые, по которым не положено скакать лошадям. И единственно возможный путь — через полдюжины задних дворов и мимо гостиницы.
Я надеюсь, что все обитатели этих домов сейчас на работе, или на причалах, или в кухнях. Мы с Дав летим через садики, перескакивая через тачки, стараясь не растоптать кучки сохнущей травы; нас сопровождает лай какого-то злобного терьера. Потом мы как-то умудряемся не угодить в старую пустую ванну в последнем дворе — и вот уже оказываемся на дороге к гостинице.
И конечно же, у входа я вижу Гэйба, а он тут же замечает меня.
Он подметает подъездную дорожку здоровенной лохматой метлой. Непритязательное здание гостиницы, увитое плющом, возвышается за спиной Гэйба; листья выстрижены аккуратными квадратами, чтобы пропустить солнечные лучи к оконным стеклам и подоконникам, выкрашенным в яркий голубой цвет. Здание высокое, оно отсекает утренний свет и бросает глубокую синюю тень на каменную дорожку, которую приводит в порядок Гэйб. Он выглядит высоким и взрослым, коричневая куртка обтягивает его широкие плечи. Его светлые, чуть рыжеватые волосы достают ему почти до плеч, они чуть длинноваты, но Гэйб все равно хорош собой. Меня вдруг охватывает отчаянная гордость за то, что он — мой брат. Гэйб прекращает работу и опирается на ручку метлы, наблюдая за тем, как я скачу на Дав.
— Вот только не надо злиться! — кричу я ему.
На его лице появляется улыбка — но только на половине лица. Это почти похоже на радость, если только не знать, как выглядит Гэйб, когда он по-настоящему счастлив. И самое печальное тут то, что я уже привыкла к этой фальшивой полуулыбке. Правда, я все-таки жду: вдруг когда-нибудь на его лицо вернется то, настоящее выражение радости, — только, наверное, для этого мне придется здорово постараться. Я скачу дальше, пуская Дав в галоп, как только мы уходим с дорожки и возвращаемся на траву. Земля здесь мягкая, песчаная, и уже начинается резкий спуск, тропа сужается, она скользит между холмами и дюнами, устремляясь к пляжу. Я не знаю, где Финн, — впереди или позади меня. Мне приходится снова придержать Дав, переведя ее на рысь, потому что уклон становится уже слишком крутым. Наконец она делает неловкий прыжок — и мы оказываемся на уровне моря. Когда мы огибаем последний на нашем пути нанос, я раздраженно фыркаю: «мор-рис» уже стоит там, где песок встречается с травой. Запах выхлопов висит в воздухе, постепенно растворяясь в запахе земли.
— Все равно ты хорошая девочка, — шепотом говорю я Дав.
Она тяжело дышит, но все-таки фыркает в ответ. Ей прогулка кажется весьма удачной.
Финн как будто собрался вылезать из машины, но на полпути задумался о чем-то: он стоит на подножке, держась одной рукой за распахнутую водительскую дверцу, а вторую положив на крышу. Лицо его обращено к морю, но когда Дав снова с шумом фыркает, Финн поворачивается в мою сторону, прикрыв глаза ладонью. Я вижу, что он чем-то встревожен, и потому заставляю Дав приблизиться к машине. Я бросаю поводья, чтобы Дав могла пожевать травы, пока мы здесь, но она не опускает голову к земле, а тоже устремляет взгляд к океану, куда-то вперед, в точку ярдах в ста от нас.
— Что такое? — спрашиваю я.
У меня возникает неприятное ощущение в желудке. Я тоже смотрю в ту сторону. И вижу чью-то серую голову, движущуюся к нам через волны прибоя, — но она так далеко и настолько сливается цветом с водой, что я уже почти верю: мне она просто почудилась. Но глаза Финна не расширились бы так, если бы он не был уверен… И вот голова снова поднимается над волнами, и теперь уже я вижу темные раздувшиеся ноздри, заметен даже красный оттенок на их внутренней стороне… А потом появляется и вся голова, и шея, и волнистая грива, которая прилипла к шкуре, пропитавшись соленой водой… наконец возникает мощный круп, мокрый, блестящий… Водяная лошадь выскакивает из океана и делает могучий прыжок, как будто последние шаги через начинающийся прилив — это некое огромное препятствие, которое трудно преодолеть.
Финн отшатывается назад, когда лошадь галопом мчится по пляжу в нашу сторону, и я кладу руку ему на локоть, хотя мое собственное сердце колотится так, что в ушах стоит оглушающий грохот.
— Не шевелись, — шепчу я. — Не шевелись-не-шевелись-не-шевелись…
Я цепляюсь за то, что нам повторяли снова и снова: водяным лошадям нравятся движущиеся цели, они любят охоту, преследование. Я быстро перебираю в уме причины, по которым она должна бы миновать нас: мы неподвижны, мы не рядом с водой, мы стоим около «морриса», а водяные лошади ненавидят железо…
Так или иначе, но кабилл-ушти проносится мимо нас, даже не приостановившись. Я вижу, как Финн тяжело сглатывает, кадык подпрыгивает на его тощей шее, и нам так трудно, так тяжело не дернуться до тех пор, пока водяная лошадь не погружается снова в океан.
Значит, они опять пришли. Это происходит каждую осень. Мои родители не ходили на бега, но я тем не менее знала достаточно много. Чем ближе ноябрь, тем больше лошадей выбрасывает море. И те островитяне, которые намереваются участвовать в будущих Скорпионьих бегах, начинают устраивать грандиозные охоты, чтобы поймать свеженьких кабилл-ушти, что всегда очень опасно, поскольку водяные лошади вечно голодны и их сильно тянет к себе море. И еще, когда из моря выходят новые лошади, это становится сигналом для тех, кто участвует в бегах текущего года. Значит, пора тренировать лошадей, пойманных годом раньше, кабилл-ушти, которые были относительно послушными, пока запах осеннего моря не начал пробуждать магию, скрытую в них.
