С годами Динне пришлось отказаться не только от этой мечты,но и от многих других, зато у нее был Марк. Мужчина, который спас ее отодиночества и нищеты. Мужчина, который завоевал ее признательность и ее сердце.Мужчина с безукоризненными манерами и безупречным вкусом. Мужчина, который далей чувство защищенности и одел в соболя... Мужчина, который постоянно носилмаску.
Динна знала, что Марк ее любит, но он очень редко выражалсвои чувства открыто – так, как это бывало раньше.
– Открытое выражение привязанности – это для детей, –объяснял Марк.
И это тоже пришло. Своего первого ребенка они зачали меньше,чем через год после свадьбы. Как Марк хотел того ребенка! Тем самым он лишнийраз показал Динне, как сильно он ее любит. Мальчик. Это должен был бытьмальчик. Потому что так сказал Марк. Он был совершенно уверен в этом, и Диннатоже поверила. Его сын. Она хотела, чтобы так и было, ведь этим она моглазавоевать уважение Марка, а может быть, даже и страсть на всю жизнь. Сын. И ихсын родился – крошечный мальчик с пороком сердца. Священника вызвали к нему впервые же минуты после родов, он крестил младенца и нарек егоФилиппом-Эдуардом. Через четыре часа малыш умер.
На лето Марк увез Динну во Францию и предоставил заботамсвоей матери и теток. Сам он провел лето, работая в Лондоне, но на выходныевозвращался, крепко обнимал жену и осушал ее слезы. Наконец она сновазабеременела. Второй ребенок – второй мальчик – тоже умер. Иметь ребенка отМарка стало для Динны навязчивой идеей, она мечтала только об одном – об ихсыне. В то время она даже перестала рисовать. Когда Динна забеременела в третийраз, врач прописал ей постельный режим. Марк в тот год вел дела в Милане иМарокко, но он регулярно звонил, присылал цветы, а когда бывал дома, сидел у еепостели. Он снова пообещал, что она родит сына. Но на этот раз Марк ошибся,долгожданный наследник оказался девочкой, но зато здоровой. Это было прелестноесоздание с облаком белокурых волос и голубыми, как у отца, глазами. Для Динныэто было дитя ее мечты. Даже Марк смирился и очень скоро полюбил крошечнуюбелокурую девочку. Они назвали ее Пилар. Вскоре после рождения девочку повезливо Францию, чтобы показать бабушке. Мадам Дюра очень сожалела о неспособностиДинны произвести на свет мальчика, но Марка это не расстраивало. Малышка былаего ребенком, его плотью и кровью. Он уже решил, что она будет говорить толькопо-французски и каждое лето станет проводить на мысе Антиб. В Динне поройпросыпался страх, но в конце концов ее полностью захлестнуло счастьематеринства.
Марк проводил с Пилар каждую свободную минуту, он сгордостью показывал ее своим друзьям. Маленькой она часто улыбалась и смеялась.Свои первые слова Пилар сказала на французском. К десяти годам она считаласвоим родным домом скорее Париж, чем Штаты. Книги, которые она читала, одежда,которую она носила, игры, в которые играла, – все это было заботливо привезеноМарком из Франции. Пилар четко знала, кто она такая – она Дюра – и где ее место– во Франции. В двенадцать ее отправили учиться в Гренобль, в закрытый пансион.К тому времени непоправимый ущерб уже был нанесен: Динна потеряла дочь. ДляПилар Динна стала иностранкой, объектом гнева и недовольства. Именно ее Пиларвинила в том, что они не живут во Франции, это она виновата, что Пиларразлучена со своими друзьями, это из-за нее папа не может жить в Париже сGrandmare[2], которая по нему очень скучает. И в конце концовони победили. Снова.
Динна тихо спустилась по лестнице, шаги ее босых ступнейпочти полностью заглушала персидская ковровая дорожка, которую Марк привез изсамого Ирана. Динна по привычке заглянула в гостиную: полный порядок. Каквсегда, все вещи на своих местах. На зеленой шелковой обивке кушетки – ниединой морщинки, стулья в стиле Людовика XV стоят ровно, словно часовые насвоих постах. Обюссонский ковер цвета морской волны с орнаментом приглушенномалинового цвета выглядит, как всегда, изысканно. Серебро, как ему и положено,сияет, пепельницы безукоризненно чисты, портреты предков Марка висят строго поднужными углами, занавески на окнах обрамляют идеальный вид на залив и мост«Золотые Ворота». В этот час на воде не было видно яхт и в кои-то веки не былотумана. Стояло прекрасное июньское утро. Динна немного постояла, глядя на воду,у нее возникло искушение просто сесть и полюбоваться видом. Но примять обивкуна кушетке, потревожить ворс ковра, даже дышать в этой комнате казалосьсвятотатством. Проще было пройти мимо и уйти подальше, в свой собственныймирок, в студию в глубине дома, в то место, где она рисовала и где нашла своеубежище.
Мимо столовой Динна прошла, даже не заглянув туда, затемзавернула за угол и бесшумно пошла по длинному коридору в глубину дома. Чтобыпопасть в студию, ей нужно было только подняться на половину лестничногопролета. Темное дерево под ее босыми ступнями было прохладным. Дверь, каквсегда, открылась с трудом. Марку надоело напоминать Динне, чтобы она что-то сделалас этой дверью, и он перестал об этом говорить. Марк пришел к заключению, что покаким-то причинам такое положение Динне даже нравится, и он был прав. Дверь струдом открывалась, но зато она всегда быстро захлопывалась, оставляя Динну вее маленьком красочном коконе. Студия была ее бесценным личным мирком,островком музыки и цветов, которые словно прятались здесь от удушающейсдержанности остального дома. Ни обюссонских ковров, ни серебра, ни мебели встиле Людовика XV. Здесь, в студии, все было живым, ярким – краски на еепалитре, холсты на мольберте, нежно-желтый цвет стен, большое удобное кресло сбелой обивкой, принимавшее Динну. Динна села, огляделась по сторонам иулыбнулась. Вчера утром она оставила студию в полном беспорядке, но ее этовполне устраивало. Студия была ее счастливым уголком, где она могла работать.Динна отдернула цветастые занавески, распахнула французские окна и вышла накрошечную террасу. Яркие плитки пола показались ей ледяными.
Динна часто выходила на террасу по утрам, иногда даже втумане, глубоко вдыхая прохладный воздух, с улыбкой глядя на жутковатыеочертания моста, смутно вырисовывающиеся над невидимым заливом, и слушая низкиегудки сирены, подающей сигналы судам. Но сегодня утро было ясное, солнце сиялотак ярко, что Динна прищурилась. В такой денек неплохо бы покататься на яхтеили поваляться на пляже.
При одной мысли об этом Динна чуть не рассмеялась. Если онауйдет, кто скажет Маргарет, какую мебель натереть, кто ответит на почту, ктообъяснит Пилар, почему сегодня ей надо отменить свидание? Пилар. Сегодня деньее отъезда, она уезжает на все лето на мыс Антиб, в гости к бабушке, тетушкам,дядюшкам и кузенам – все приедут туда из Парижа. Динну бросало в дрожь приодном воспоминании об этой компании. Из лета в лето она терпеливо сносилаудушающую атмосферу, пока наконец не набралась смелости сказать «нет». Извечный«шарм» родни Марка – вежливость сквозь зубы, невидимые шипы, вонзаемые в чью-тоживую плоть, – был для нее просто невыносим. Динна так и не смогла завоевать иходобрение. Мать Марка этого даже не скрывала. Помимо всего прочего, Динна былаамериканкой и к тому же слишком молодой, чтобы составить подходящую партиюМарку. Но хуже всего то, что она была нищей дочерью некоего экстравагантногобродяги. Этот брак не прибавил Марку веса в обществе – не то что самой Динне.Его родные считали, что именно поэтому она за Марка и ухватилась. Они оченьстарались не упоминать об этом обстоятельстве вслух – во всяком случае,упоминать как можно реже. В конце концов Динна решила, что с нее хватит, иперестала совершать ежегодное летнее паломничество на мыс Антиб. Теперь Пиларездила к родственникам одна, и ей это нравилось, потому что она была одной изних.
