Мама ела кашу,Гена щупал Дашу.Вова съел котлету,Петя трахнул Свету.Джон сварил картошку,Женя ссал в окошко.Всем нашлось занятиеУ отца Кондратия.
Я удивился. Этот “стихотворень” сочинил Гвоздев лет десять назад, и даже проиллюстрировал серией рисунков, натуралистических и похабных. Интересно, подумал я, откуда этот Кирюша так хорошо знает Гвоздева, но вслух спросил:
– А почему Кирюша?
Потом закрыл глаза и попытался себе его представить, но ничего путного не получалось. Ни головы, ни ног, одни только немигающие рыбьи глаза, жабий рот и недоразвитые плавники вдоль туловища.
– А почему бы и нет? – захихикал он. – Йыых, елту з’ян, кхиртл!
– Чего?
– Я говорю, – пояснил Кирюша. – Вот, к примеру, корова. Она, по-твоему, зачем? Чтобы что?
– Ну… это… молоко давать…
Я чувствовал в его вопросе какой-то подвох – и потому отвечал неуверенно, по-школьному.
– Молоко? Ты вправду так считаешь? А тогда рога зачем?
– Зачем рога? – переспросил я. – Ну, мало ли… Хищников отгонять…
– Империалистических хищников? А кто тогда, по-твоему, первый империалистический хищник, а?
Я упрямо стиснул зубы – ничего не буду говорить! – он явно издевался и на что-то намекал.
– Первыми были сапоги, понял? А зайцы и коровы уже потом. А ты вообще сам кто такой, Эндрюбздо? – спросил Кирюша. В его голосе явственно различалась угроза. – Ху ю? На золотом горшке сидели царь-царевич, король-королевич… Эндрюбздо, сладенький, да ты у нас молодец! Встал-таки с золотого горшка, подергал корову за сиськи и думаешь, что ты таперича царь, да? Лорд Елдон собственной персоной? Дер гроссер кениг усаруса, да? Как все и не как все?
Я ничего не понимал. Какое крыльцо? Какой царь? Какая усаруса? При чем тут елдон? А Кирюша продолжал говорить. Слова, цитаты, какие-то увечные недоразвитые фразы – не бей меня пжлста – грохотали, как банки из-под рыбных консервов в мусоропроводе.
– Всё вокруг неправильно, так ведь? – предложил Кирюша новую тему.
– Ну да, – согласился я с неохотой.
– Ой молодец! – злорадно обрадовался он, словно поймал меня за кражей. – А что надо?
Я решил – буду молчать, и точка. Хотел ему сказать, что он – дурак набитый, но не стал.
– Что надо? Надо что? – допытывался Кирюша своим мерзким квакающим голосом. Я в ответ молчал.
– Надо, – назидательно произнес он, – чтобы всё было как надо. Так что билеты можешь почтительнейше вернуть.
И с этими словами он захохотал, заквакал, по-театральному так, с надрывом. Словно жаба из книги Генри Торо про американский пруд.
– Какие еще билеты? – я совершенно упал духом.
– Обыкновенные билеты, в небо: на самолет с серебристым крыловым, иваном андреичем.
С улицы еле слышно донесся гул сирены.
– Полиция, – прокомментировал Кирюша злорадно. – А знаешь, почему они так гудят?
Я молчал. Ждал, что этот подлец еще скажет.
– Они едут раскрывать преступление, – торжественно изрек Кирюша.
Я серьезно кивнул. Звук сирены был едва слышен, но теперь нарастал. Сделалось вдруг очень страшно.
– Гросер кениг? – позвал Кирюша. – Эндрю-бздо? У тебя виза к ангелочкам случаем не просрочена, а?
Я точно не помнил.
– А то смотри-смотри, – захихикал он. – Сейчас зайдут сюда, заарестуют и к Сидорову отправят в Копенгаген, на нары.
– Так Сидоров же сбежал? – возмутился я. – Разве нет?
– Поймают, – ласково пообещал Кирюша. – У нас – обязательно поймают.
Я обхватил голову руками. Господи! Когда же все это кончится? Живешь, читаешь книги, работаешь за копейки, и все вроде хорошо. А как начнешь себе доверять, так, чтобы по-настоящему, чтобы к мирозданию и к людям причаститься, – в тебе почему-то объявится не дух трансцендентный, а уродский, дебильный Кирюша, откуда-то с картин Босха, а вслед за ним…
– Андрюша! – я услышал голос Джека. Он раздавался из комнаты, но мне почему-то показалось, что прямо у меня под ухом. – Ты чего там застрял?! Иди к нам!
– Иди-иди! – напутствовал меня Кирюша. – Открой дверь и иди! Там брат твой Джек и твоя новая пассия.
Он еще что-то говорил, но слова уже не грохотали, не задевали слух, а только хлипко, тошнотворно шлепали, как курортные резиновые вьетнамки по мокрому асфальту.
– Andrew? Are you ok? – прямо за дверью раздался голос Мисси. Я почувствовал, что Кирюша безвозвратно исчезает, что в голове что-то закрывается и посторонние голоса перестают беспрепятственно в нее заходить. Поднялся, открыл дверь, и Мисси зашла ко мне в ванную. Мы обнялись в темноте, и она нежно провела рукой мне по волосам.
Уже через несколько минут я снова сидел на полу в большой комнате, снова обнимался с Мисси и испуганно думал: как бы так сделать, чтобы этот Кирюша больше никогда у меня в голове не объявлялся.
Весь следующий день мы отсыпались. Ночь тоже прошла без приключений. А днем позже я уже укладывал чемодан, чтобы ехать в аэропорт. Мы проснулись к полудню, долго завтракали склизкими вчерашними морепродуктами, и теперь нужно было торопиться. Мисси вызвалась ехать со мной в аэропорт, но я сказал, что не люблю долгие проводы и вообще должен побыть один. Это было ложью, я хотел, чтобы она оставалась со мной как можно дольше. Мисси психанула, ушла на кухню, громко хлопнув дверью. Я почти все собрал – оставалось упаковать только туалетные принадлежности, – когда в комнату зашел Джек. Его лицо – белое, неподвижное, всегда безучастное – на этот раз выражало озабоченность.
– Собираешься? – спросил он каким-то чужим осипшим голосом.
– Нет, – сказал я. – Ну что ты, Джек. Я теперь у тебя навсегда остаюсь. Ты чего, простыл?
– Слушай, – он качнул бритой головой. – Не выручишь? Мне нужно в Петербург одному челу лекарство передать. Сможешь?
– Конечно, смогу, – сказал я с притворным энтузиазмом. Особого желания возиться с какими-то лекарствами, с кем-то договариваться, куда-то ехать у меня не было. Но, в конце концов, он проявил себя как добрый самаритянин, и я был у него в долгу.
– Его Валя зовут, – пояснил Джек извиняющимся тоном. – Знаешь чего? Дай-ка мне свой телефон, я ему перешлю, он потом с тобой свяжется.
Я продиктовал телефон.
– А что за лекарство?
– Да, – Джек сделал неопределенное движение своей детской ручкой. – Ерунда. Свечи от геморроя.
– А что, – засмеялся я. – У нас даже это разучились делать? Надо обязательно из Лондона везти?
