И вот перед троном поставили два стола, на которых султан собственноручно разместил обе шкатулки, после чего подал знак слугам открыть двери зала. Блестящая толпа пашей и эмиров, приглашенных султаном со всех уголков страны, хлынула в парадные покои. Они расположились на великолепных подушках, разложенных вдоль стен.
Когда все расселись, султан опять подал знак, и слуги ввели Лабакана. Горделивым шагом он прошествовал через весь зал и пал ниц.
— Что угодно отцу моему и повелителю? — промолвил он.
Султан поднялся и сказал:
— Сын мой! Кое у кого возникли сомнения в правомерности твоих притязаний на то, чтобы так называться. В одной из этих шкатулок сокрыто доказательство твоего истинного происхождения. Выбирай! Я уверен, что ты сделаешь правильный выбор!
Лабакан поднялся с колен и принялся разглядывать шкатулки. Долго думал он, какую же из них выбрать, и наконец решился.
— Достопочтимый отец мой! — проговорил он. — Что может быть выше счастья называться твоим сыном? Что может быть благороднее, чем твое щедрое благоволение, которое и есть истинное богатство? Я выбираю шкатулку с надписью «Счастье и Богатство».
— Потом увидим, правильно ли ты выбрал. Пока же сядь вон туда, подле мединского паши найдется для тебя подушка, — распорядился султан и снова подал знак слугам.
Ввели Омара. Взгляд его был мрачен, лицо печально, всем своим видом он вызывал глубокое сочувствие у присутствующих. Омар пал ниц перед троном и спросил, что угодно будет султану.
Султан объяснил, что ему надлежит выбрать себе одну из двух шкатулок. Омар поднялся и подошел к столам. Внимательно прочитав обе надписи, он сказал:
— События последних дней показали мне, сколь непрочно счастье и сколь призрачно богатство. Они же научили меня, что храбрый духом всегда хранит в своем сердце сокровище, которое у него никто никогда не отнимет, — его честь. Узнал я и то, что сияние славы не тускнеет так скоро, как тускнеет блеск быстротечного счастья. Пусть даже я не получу короны, но жребий брошен! Я выбираю «Честь и Славу»!
Омар положил руку на выбранную им шкатулку, но султан остановил его и позвал Лабакана, который подошел к столу и тоже положил руку на свою шкатулку.
Султан приказал принести ему чашу с водой из священного источника Земзем в Мекке, омыл руки и приготовился к молитве. Он обратился лицом к востоку, опустился на колени и стал молиться: «Бог отцов моих! Столетиями сохранял ты род наш чистым и незапятнанным! Не допусти и теперь, чтобы недостойный покрыл позором имя Абассидов! Возьми под свою защиту моего настоящего сына в этот трудный час испытания!»
Султан поднялся и снова воссел на троне. Все замерли, затаив дыхание, в напряженном ожидании. Воцарилась такая тишина, что если бы по залу прошмыгнула мышка, все бы услышали ее. Стоявшие сзади вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть через головы впередистоящих заветные шкатулки.
— Открывайте! — приказал наконец султан, и шкатулки, которые до того невозможно было открыть никакой силой, внезапно распахнулись сами собой.
В шкатулке, которую выбрал Омар, на бархатной подушечке лежали маленькая золотая корона и скипетр, в шкатулке же Лабакана оказалась большая игла и небольшой моток ниток! Султан велел поднести ему шкатулки поближе. Он взял в руки крошечную корону, которая, ко всеобщему удивлению, тут же чудесным образом начала увеличиваться в размере, пока не стала такой, какой положено быть настоящей короне. Султан возложил ее на голову своего сына Омара, преклонившего перед ним колени, затем поцеловал его в лоб и усадил рядом с собой, по правую руку, после чего обратился к Лабакану с такими словами:
— Есть древняя пословица: «Всяк сверчок знай свой шесток». Так вот тебе, похоже, на роду написано — при игле состоять. Ты, конечно, не заслуживаешь никакого снисхождения, но кое-кто уж очень за тебя просил, и я сегодня не могу ему ни в чем отказать. Посему я дарую тебе твою жизнь, хотя она и слова честного не стоит. Напоследок же дам тебе совет: убирайся-ка ты подобру-поздорову из моей страны, да поживее.
Пристыженный и совершенно раздавленный, бедный портняжка не знал, что и отвечать. Он пал в ноги принцу и, обливаясь слезами, сказал:
— Принц, сможете ли вы меня когда-нибудь простить?
— Хранить верность друзьям и быть великодушным к врагам — так принято в роду Абассидов, — ответил Омар, помогая Лабакану подняться на ноги. — Иди себе с миром!
— Вот он, мой настоящий сын! — воскликнул растроганный султан и обнял Омара.
Эмиры и паши, все знатнейшие вельможи страны повскакивали со своих мест и закричали на разные голоса:
— Да здравствует принц!
Под это шумное ликование Лабакан, зажав под мышкой свою шкатулку, потихоньку выбрался из зала.
Он спустился в султанские конюшни, оседлал свою добрую Мурфу и поскакал к городским воротам, чтобы оттуда прямиком двигаться в Александрию. Теперь его жизнь в роли принца казалась ему каким-то сном, и только чудесная шкатулка, украшенная алмазами и жемчугом, напоминала о том, что это было с ним не во сне, а наяву.
Добравшись наконец до Александрии, он первым делом направился к дому своего прежнего хозяина. Подъехав, он спешился, привязал свою лошадку к дверям и вошел в мастерскую. Хозяин, который сначала не признал его, церемонно спросил, чем он может служить, но когда пригляделся получше к посетителю, то понял, что перед ним его старый знакомец — Лабакан. Он тут же кликнул подмастерьев и учеников, всей кучей они набросились на несчастного Лабакана, который не ожидал такого приема. Они толкали, пихали его, колотили утюгами, аршинами, кололи иголками и острыми ножницами, тузили до тех пор, пока он не рухнул без сил на какую-то кучу старого тряпья.
Он лежал полуживой, а мастер, стоя над ним, отчитывал его за украденное платье. Напрасно Лабакан пытался уверить его, что только затем и пришел, чтобы возместить убытки, напрасно предлагал ему заплатить за все втрое больше — хозяин с подмастерьями снова принялись его нещадно колотить, а потом и вовсе вышвырнули за дверь. Побитый и растерзанный, взобрался он кое-как на свою лошадку, и поплелись они в ближайший караван-сарай. Весь в синяках и ссадинах, там он приклонил усталую голову и предался горестным размышлениям о земных страданиях, о человеческой несправедливости, из-за которой отнюдь не всем и не всегда воздается по заслугам, о ничтожности и непостоянстве всех благ мирских. Заснул он с твердым решением отказаться от высоких мечтаний и жить как простой честный человек.
Это доброе намерение не оставило его и на другой день — видно, тумаки хозяина и его подмастерьев выбили из него всю спесь.
Он нашел ювелира и продал ему свою шкатулку, выручив за нее хорошие деньги. На них он купил себе дом, в котором задумал открыть свою портняжную мастерскую. Устроив все как следует, он выставил в окне вывеску «Лабакан, портняжных дел мастер» и сел за работу. Он взял ту самую иглу и нитки, которые обнаружились в его шкатулке в день испытания, и принялся чинить свой изодранный кафтан, изрядно пострадавший в драке по милости сердитого хозяина. В какой-то момент кто-то позвал его, и ему пришлось отложить шитье, а когда он вернулся, его взору предстала удивительная картина: игла усердно продолжала шить сама, без всякой посторонней помощи! При этом стежки у нее получались изящные и аккуратные, какие Лабакану не удавалось проложить даже в самые вдохновенные минуты.
