Тут участковый Зайцев слегка смутился, поскольку его супруга частенько жаловалась на то, что в доме нет ни одного острого ножа — и не только ножа, но и мужчины, который мог бы этот нож наточить. Но вида он, разумеется, не подал, а лишь слегка нахмурился, давая хозяину понять, что ему следует держаться немного ближе к делу.
— И вот, — продолжал Козинцев, — она порезала палец и прибежала к вам, держа этот окровавленный палец перед собой. Что вы делаете? Может быть, вы бросаетесь к телефону и вызываете „скорую“? Нет, конечно. Вы дуете на несчастный пальчик, говорите ласковые слова, может быть, даже слизываете кровь… — тут он сделал едва заметное, явно непроизвольное глотательное движение и слегка осипшим голосом продолжал:
— Потом вы обрабатываете ранку какой-нибудь дрянью — скорее всего, обыкновенным йодом, — и, как умеете, бинтуете несчастный пострадавший палец. Это незаконная медицинская практика? Да или нет?
— Это оказание первой медицинской помощи, — парировал участковый, — не требующее специальной квалификации. А как насчет коррекции осанки?
— Рассмотрим другой пример, — потирая руки, с энтузиазмом предложил Козинцев. Похоже было на то, что он получает от беседы искреннее удовольствие. — Кто-то из этих молодых людей — он указал на оперативников, которые, уже не скрываясь, осторожно шарили по полкам, — занимаясь в спортивном зале, повредил себе спину. Допустим, вы знаете, что нужно делать в подобных случаях. Заметьте, не предполагаете, как большинство недоучек, которые сидят в районных поликлиниках, а точно знаете! Человеку больно, вы можете ему помочь… Неужели же вы вместо этого заставите его тащиться к черту на кулички и торчать полдня в очереди, чтобы в результате его искалечили еще сильнее? А?
Он уже почти кричал, безостановочно потирая ладони, словно они у него мерзли.
— Не надо так волноваться, — без намека на теплоту сказал участковый. — Разумеется, если бы я был уверен в своих силах, я бы помог человеку. Но не ради денег, а вот именно чтобы помочь…
— Стоп, — переставая потирать ладони и выпрямляясь в кресле, остановил его Козинцев. — Деньги? Ах, вот оно что! А я-то думаю: при чем тут какая-то медицинская практика? Да господь с вами, майор!
— Старший лейтенант.
— Да хоть ефрейтор или этот, как его… генералиссимус! Я же вам говорю: вас ввели в заблуждение. Я не беру денег с людей, которым и без того приходится туго! Зачем мне лишнее? Кроме того, это противоречит моим принципам, — он захихикал. — Надо же, деньги! Это вам кто-нибудь сказал или вы сами придумали? Давайте говорить как интеллигентные люди, свято чтящие уголовный кодекс: вам этого никогда не доказать, потому что этого на самом деле не было. Найдите тех, кто ко мне обращался, и пусть хоть один из них скажет, что я взял с него деньги!
Участковый, который знал, что это чистая правда, начал понемногу раздражаться. Этот тип ему активно не нравился, и он отлично понимал добропорядочных граждан, которые требовали изолировать его от общества. В этой квартире все было странным — от хихикающего, причудливо искалеченного хозяина с его побрякушками на шее и маникюром на ногтях и до последнего вбитого в стенку гвоздя. Вспомнив о маникюре, участковый машинально опустил глаза, но взгляд его уперся в меховые тапочки, сквозь которые невозможно было разглядеть, делает ли Козинцев педикюр.
— Хорошо, — сказал он, стараясь сохранять спокойствие. — Не надо так нервничать, Ярослав Велемирович. Вас ведь ни в чем не обвиняют…
— Пока, — вставил один из оперативников. Прислонившись плечом к книжной полке, он рассеянно листал „Тайные ритуалы племен Новой Гвинеи“ печально известный труд английского антрополога Джеймса Риджвика.
Козинцев не обратил на эту реплику ни малейшего внимания. Или сделал вид, что не обратил.
— А что это говорят, — продолжал участковый, — будто вы исповедуете какой-то экзотический культ? И не только исповедуете, но и, по слухам, проповедуете?
— Говорят, — повторил Козинцев с таким выражением, словно выплевывал ненароком забравшуюся к нему в рот жабу. — Говорить можно все, что угодно. Я, например, могу сказать, что вы это выдумали только что, вот тут, на этом самом месте. И в суде мое слово будет против вашего. Только я еще добавлю, что вы вломились ко мне в дом в сопровождении двоих неизвестных мне людей, произвели несанкционированный обыск и похитили мое личное имущество.
Привалившийся к книжной полке оперативник торопливо поставил на место „Тайные ритуалы…“ и выпрямился. Второй, который в это время пытался прочесть выцветшие каракули, покрывавшие небрежно брошенный на подоконнике листок пергамента, покосился на хозяина и неопределенно усмехнулся. После этого он снова вернулся к своему занятию, присмотрелся повнимательнее и вздохнул: закорючки на пергаменте не имели ничего общего ни с кириллицей, ни с латынью. Судя по форме букв, это был какой-то восточный язык — не то арабский, не то еврейский, не то и вовсе какой-нибудь санскрит.
— Ну, хорошо, — сказал участковый, преодолевая желание свернуть этому наглецу шею. — А объявления? Объявления на столбах ваши?
— Объявления мои, — великодушно согласился Козинцев. — Как вам текст?
— А вы знаете, что это запрещено?
— Ах, вот оно что! — казалось, Козинцев был счастлив оттого, что тягостное недоразумение наконец разрешилось. — Право же, я не думал, что такой пустяк… — он хихикнул и дернул изуродованной щекой. — Я, наверное, должен заплатить штраф? Сколько с меня? Подождите, куда же я подевал бумажник? Молодой человек, — обратился он к оперативнику, — вы не видели там, на полке, моего бумажника?
Он явно издевался, но в такой форме, что придраться было не к чему. Чувство юмора у гражданина Козинцева, похоже, действительно было весьма своеобразным.
— Вам придется проехать с нами, — решив идти напролом, объявил участковый.
Один из оперативников бросил на него изумленный взгляд, но тут же согласно кивнул. Действительно, в отделении с этим гадом можно будет поговорить по-другому. Это, конечно, противозаконно, но победителей не судят. Перед ними сидел псих, а такие, если на них надавить чуть-чуть сильнее, как правило, раскалываются подчистую и начинают требовать адвоката, журналистов, телевидение и расстрельный взвод, причем все это необходимо им одновременно и сию же минуту.
— Проехать так проехать, — покладисто согласился Козинцев. — С детства мечтал прокатиться на милицейской машине. Вы позволите мне одеться? А то в халате как-то…
— Одевайтесь, — разрешил участковый. Козинцев встал и скрылся в завешенных портьерой дверях спальни. Один оперативник двинулся за ним, а второй направился на кухню.
— Зайцев, — окликнули участкового из спальни, — зайди-ка сюда!
Спальня по контрасту с захламленной гостиной показалась старшему лейтенанту совершенно голой. Здесь были только самые необходимые предметы: полуторная кровать со скромным покрывалом, двухстворчатый шкаф и тумбочка. На тумбочке стояло то, что привлекло внимание оперативника. Это был какой-то грубо вырезанный из темного дерева идол с тяжелым жестоким лицом, покатыми жирными плечами и далеко выдающимся вперед животом. Толстые губы идола были густо вымазаны чем-то темно-бурым, почти черным, а в каменной чаше, стоявшей у него на коленях, участковый с содроганием увидел лужицу какой-то загустевшей жижи, цветом более всего напоминавшей полусвернувшуюся кровь.
