Во всех делах султана, а особенно во время военных походов, Мехмед не старался выказать мастерство воина. Воинское искусство его не привлекало, да и особых отличий в воинском деле у него не было. По этой причине все свои способности он направил на развитие искусства планирования, организации, переговоров и составления приказов… Султану нравилось, что Мехмед умел претворять замыслы в дела и все приводить к успешному завершению. Если бы это у него не получалось, то Сулейман утратил бы к нему всяческий интерес. А так Баица показывал, что его методы приносят видимые и прекрасные результаты. Султан весьма ловко испытывал его способности, поручая мелкие и почти необязательные дела, осторожно и почти незаметно переходя от них ко все более серьезным и важным задачам.
За то время, когда Баица / Мехмед становился общепризнанным любимчиком султана, его друг Иосиф / Юсуф обрел покровителя в лице великого визиря (и не его одного). В этот самый период, не считая вознаграждений за его военные таланты, Синан после участия в походах на Корфу и в Молдавию получил и гражданское признание (в том числе и за быстрое возведение моста на реке Прут в интересах армии, что оказало серьезное влияние на одержанную победу). Он был назначен субашой, официальным смотрителем за всеми строительными работами в различных частях империи. Вскоре после этого смерти и перемены в высших эшелонах сарая позволили ему получить наивысший ранг в строительном деле. Он стал мимар-башой, главным строителем империи. В 1538 году скончался прежний имперский архитектор Ачем Алиси-ага, и только что назначенный садр-и азам, великий визирь Лютфи-паша, с большим нетерпением дождался позволения назначить на его место Синана, который отныне именовался коджа мимар[40]. Впрочем, практически не было никого, кто мог бы на равных состязаться с ним в строительном деле: к тому же Лютфи-паша был его последним командиром в прежних военных походах в Румелии и Персии, так что он имел непосредственную возможность убедиться в многочисленных способностях Иосифа. Кроме того, он испытал его и в деле гражданского строительства: за два года до этого он приказал выстроить для себя настоящую баню. Так Синан возвел для него в царьградском Еникбахче роскошный хамам.
Мехмед и Синан использовали походы на Корфу и в Молдавию для того, чтобы по возможности чаще бывать вместе. Они первыми прошли по деревянному мосту Синана (за который его потом наградили) на реке Прут, доказав, что его строительство за тринадцать дней вовсе не означало, что мост просуществует ровно столько же (напротив, им пользовались многие годы). Тогда Баица увидел, как невозможное становится осуществимым: султана и великого визиря поразила скорость возведения моста, но важнее всего было то, что это сразило и противника! Причем в такой степени, что враги не только не перестали удивляться, но и не сумели подготовиться к обороне.
В этих походах, именно в это десятилетие войн и практически отсутствия в столице, Синан с Мехмедом стали свидетелями серьезных перемен в собственных жизнях, а также перемен в сумме своих лет. Синану было уже за пятьдесят, в свои зрелые годы он был увенчан высочайшими званиями, но он знал, что настоящие важные дела все еще ждут его. Мехмед в свои тридцать тоже был вознагражден, но главные его заслуги и награды были впереди… Он был моложе своего друга, и разница в возрасте не позволяла догнать его по наградам. Но то была внешняя сторона их отношений. По сути дела, Синан (иной раз открыто, вслух) игнорировал разницу в возрасте, потому что Мехмед был особо, не по годам мудр, и это помогало преодолеть ее. Уже тогда было понятно, что именно мудрость уравняет его со строительной практичностью ума Синана и поставит их обоих в абсолютно равное положение.
Это и случилось еще до того, как они стали думать об этом.
Глава Л
Все мы достаточно много времени проводим в поисках сходства или в так называемом стирании разницы любого рода. Скажем, разницы между Россией и Америкой. В этом мне, наряду с редко сохранявшими объективность представителями этих наций, помогали и посредники. Двое из них – канадцы. Но и между ними есть различие. Один из них – писатель Дэвид Хомел, американец, переселившийся в Монреаль и принявший канадское подданство. Второй – Леонард Коэн, канадец, переселившийся в Лос-Анджелес и сохранивший канадское подданство. Есть и третий, с которым я, правда, лично не знаком, по имени Рональд Райт, британец, который в Канаде пишет об Америке. Потому, наверное, я не знаю, какое подданство он выбрал. Почему я вспомнил о них? Да потому что и они, кроме всего прочего, как и Александр Генис, занимаются определением сегодняшней Америки. А серьезность и богатство различных точек зрения не основываются исключительно на разнице характеров тех, кто судит, но и на местах их рождения. Следовательно, они смотрят на этот мир с разных балконов. И каким бы широким ни был их взгляд, каждый из них видит разное.
Должен себе и другим объяснить, почему я в качестве примера выбрал именно Америку.
Да потому что это страна-вызов, такая огромная (и как тема, и как государство). В ней очень легко пасть, промахнуться, ошибиться. Так трудно выносить суждение о ней! Но также большая удача, если удается сказать о ней нечто соответствующее и точное. А чтобы добиться этого, как и в любом другом деле, необходимо быть компетентным.
Но о компетентных людях широкая общественность в основном даже не слышала. Эти компетентные люди были замкнутыми и тихими, однако в замкнутости и тишине вершили титанический труд во имя культуры своей страны. В той самой Америке я познакомился с некоторыми значительными, если не сказать, знаменитыми людьми, которых считают полезными и которые были некогда компетентными, но из-за своей известности в обществе со временем утратили суть компетентности. А почему? Потому что в большинстве случаев соглашались на предложенную им роль затейников, наверное, из-за пресыщенности собственным интеллектом и потому не смогли устоять перед возможностью стать знаменитыми. Если уж мы заговорили об этом, припомню, как Аллен Гинзберг изрек мне в Нью-Йорке без всякого повода с моей стороны странную истину, существенно важную для движения битников и для него лично: официально признанная дата начала движения битников в 1956 году (начало судебного процесса по поводу его ставшей тогда знаменитой поэмы «Вопль») является, собственно, концом поколения битников! В этом была абсолютная истина, хотя движение битников в то время (он сказал мне это в 1984 году) еще существовало: большинство участников были живы и активны, а прежде всех и всего – сам Гинзберг. Мало того, появились новые поколения – последователи этого движения, которые продолжили его. Но в то же самое время пик бита остался за спиной его создателя и за всеми нашими спинами. Было ли это высказывание Гинзберга подготовкой к оправданию его будущего литературного и эстрадного поведения, которое, мягко говоря, отошло от истоков? Да. Несколько лет спустя я напомнил ему об этом в Белграде, хотя и несколько стесняясь заводить разговор на эту тему. Но он избавил меня от стеснительности: признал, что я был прав! Он возвысился над собственным падением и доказал признанием, что действительно был вождем нескольких поколений. Однако вынужден был, опасаясь падения, поразмыслить, каким он останется в памяти. Ведь он же был символом тех исключительных людей, которых история превратила в явление типа «Битлз» и Боба Дилана! Кстати, разве его встречи с ними не являются историческими событиями? А когда он умер, смерть оказалась в проигрыше, потому что он одолел ее, оставшись у многих в доброй памяти, как того и заслуживал. И я соответственно с уважением и пиететом согласился с просьбой одной ежедневной газеты написать о нем прощальный текст. Я даже передал редакции весьма дорогую для меня фотографию с ним, на которой также был и Питер Орловски (ее мне так и не вернули). Наверное, это стало искуплением моего дружеского упрека.
