Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
С кошачьей ловкостью Рамон запрыгнул на дерево, перепрыгнул с ветки на ветку, выхватил из-за пояса кинжалы, перехватил их, замахнулся и вогнал два сверкающих клинка в белесое пятно над дуплом.
Дерево с ужасающим треском вскинуло ветви кверху, на мгновение замерло, затем издало хриплый, душераздирающий, многоголосый хрип и с оглушительным грохотом повалилось на землю.
Рамон перекувыркнулся через голову и вскочил на ноги.
– Первоход, их можно убить! – закричал он.
Глеб увернулся от очередной когтистой ветви, отбил мечом другую, после чего отшвырнул меч, выхватил из кобуры ольстру и крикнул:
И выстрелил первым.
Дохнули огнем и мушкеты стрельцов. Грохот выстрелов потряс чащобу.
Ратники Бранимира и впрямь оказались отличными стрелками. Шквал пуль разнес белые пятна над черными дырами ртов в ошметки. Ожившие деревья закачались, стали заваливаться набок, а стрельцы продолжали стрелять, остервенев от злобы и испуга.
Наконец все пять деревьев, огласив лес громким звериным ревом, рухнули на землю и замерли.
Глеб, тяжело дыша, опустил ольстру и вытер рукавом куртки лоб. Потом посмотрел на мертвых чудовищ, усмехнулся и хрипло проговорил:
– Чувствую себя героем экологического триллера. Интересно, что сказал бы об этом Гринпис?
5
– Хорошая работа, толмач, – похвалил один из ратников, остановившись рядом с Рамоном и благосклонно на него посмотрев. – Здорово ты его.
Рамон поднял глаза к небу и смиренно ответил:
– Не я, брат мой, а наш Господь. Я всего лишь карающая десница.
– Здорово караешь. Красиво.
Итальянец улыбнулся.
– Чего не сделаешь с молитвой на устах. – С этими словами он вновь возвел глаза к небу и перекрестился.
Раненый воин лежал на ворохе елового лапника и хрипло бредил. Лицо его, землисто-бледное, было покрыто бисеринками пота.
Трупы убитых ратников покоились чуть в стороне, ожидая, пока выжившие соорудят погребальный костер.
– Что это за проклятые деревья? – яростно спросил Бранимир у Глеба. – Почему они двигались?
– Потому что это не деревья, – сухо ответил Первоход.
– Как это?
Глеб откинул с лица серебристую прядь волос и сказал:
– Мимикрия.
– Чего?
– Эти твари притворялись деревьями. Как бабочка притворяется цветком. Его «кора» – вовсе не кора, а роговые наросты на коже. Крепкие, как броня. Посмотри сам…
Воевода нехотя приблизился к падшему «дереву» и встал рядом с Глебом. Осмотрел блестящий от черной крови ствол и хотел уже отвернуться, но вдруг уставился на разверстое дупло и изумленно пробормотал:
– Это что – зубы?
Глеб кивнул.
– Да. Зубы, язык… Все как полагается. А глаз один. То самое белое пятно над пастью. Единственное незащищенное место на теле чудовища. Нам повезло, что мы вовремя это заметили.
– Повезло? – Лицо воеводы побагровело. – Мои люди погибли, а ты говоришь, что нам повезло?
– Тебе и мне – да. – Глеб повел плечами. – Ведь мы живы.
Воевода несколько секунд молчал, свирепо глядя на ходока, потом скользнул взглядом по темной стене деревьев и невольно поежился.
– Проклятый лес, – проворчал он. – Выжечь бы его дотла.
– Не получится. – Говоря это, Глеб тоже смотрел на деревья, но взгляд его был холоден и спокоен. – Гиблое место умеет защищаться. Впрочем, ты и сам это видел.
Первоход отвел взгляд от леса и посмотрел на Рамона. Тот стоял над трупами убитых ратников и беззвучно шептал слова молитвы. Закончив, он широким жестом перекрестил тела ратников и пробормотал по-латыни:
– In nomine Padre, et Fili, et Spiritus sancti! Amen![2]
Глеб отвернулся и нахмурился. Здесь, в гиблой русской чащобе, латынь показалась ему неуместной и раздражающей.
– Наши потери – одиннадцать человек, – вздохнул рядом Бранимир.
– Десять, – напомнил Глеб. – Один еще жив. И я могу помочь ему.
Раненый воин еще стонал и бредил, но голос его звучал тише, а черты испачканного кровью лица заострились, словно у покойника.
Воевода подошел к раненому, долго смотрел на него, и лицо его при этом становилось все темнее и темнее, а затем он вдруг выхватил из ножен меч, перевернул его клинком вниз и всадил лезвие в грудь раненому стрелку.
Ратники отвели глаза, а Бранимир выдернул меч из развороченной груди мертвеца, вытер его об траву и снова вложил в ножны.
Взглянув на Глеба тяжелым, угрюмым взглядом, он глухо проговорил:
– У нас нет времени возиться с ранеными, ходок. – Затем скользнул взглядом по бесстрастным лицам своих воинов и крикнул: – Впредь помните об этом и не подставляйтесь понапрасну! А теперь пора трапезничать. Виткарь, нарежь на всех мяса и хлеба.
Ратник Виткарь, ни слова не говоря, повернулся и молча зашагал к сумкам с провизией. И вдруг остановился как вкопанный. Сумки с припасами не было. Виткарь хотел окликнуть воеводу и сообщить ему о пропаже, но вдруг увидел сумку, которая быстро уползала по траве, будто кто-то приделал к ней ноги.
Виткарь опешил, но тут же понял, в чем дело. Зеленовато-бурый зверек, размером с кошку, но больше походивший на крысу, вцепившись в край сумки зубами, резво тащил ее к кустам.
– Ах ты, чтоб тебя! – выругался Виткарь и бросился вдогонку за подлым грызуном.
Грызун увидел бегущего стрельца и прибавил скорости. Мгновение – и сумка скрылась в кустах. Ратник Виткарь с треском ворвался в кусты, продрался сквозь них, остановился, чтобы перевести дух, и огляделся. Грызун исчез, а вместе с ним и сумка с провизией.
– Леший! – крикнул Виткарь. – Куда ж ты подевался, сволочь?
Коричневый, потертый край сумки мелькнул впереди и тут же исчез в вересовых кустах. Виткарь выругался и рванул вперед.
Он пробежал еще саженей десять, снова нырнул в кусты и вынырнул с другой стороны. Затем прошел несколько шагов, расшвыривая руками колючие ветки, но вдруг услышал позади шорох и оглянулся. В двух саженях от него, на корявом, волглом пне сидел подлый грызун.
– Вот ты где, – выдохнул Виткарь.
Он осторожно повернулся, стараясь не спугнуть зверька, и так же осторожно шагнул вперед. Зверек насторожился, уставившись на стрелка маленькими глазами-бусинками.
– Тихо… – прошептал Виткарь. – Тихо, милый… Я тебя не трону… Куда ж ты подевал сумку, гаденыш?
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
