Дитя, твои глаза – два милых талисмана,Два грота темные, где дремлет строй теней,Где клады древние, как отблески огней,Мерцают призрачно сквозь облака тумана!Роксанна знает, что он здесь. Она чувствует, что не одна со стихами; другая душа вчитывается с ней, волнуется с ней, заставляет ее читать вслух. Она не знает, нравится ей или нет это ощущение чьего-то присутствия, закравшегося в ее душу, в ее мысли, разделяющего ее радость и горе. Какая-то часть ее охвачена лихорадочным восторгом, какой-то окрыляющей благодарностью за эти минуты единения, другая же часть цепенеет от страха. Как давно он в этой комнате, с ней?
– Вы здесь? – спрашивает она.
И тотчас злится на себя за этот дурацкий вопрос. В некоторых ситуациях, таких, как эта, лучше молчать. Ну и ладно, спешить некуда. Не стоит торопиться нырнуть в бездонный колодец безумия. Сначала надо выспаться, дать отдых своему измученному мозгу и забыть на несколько часов абсурдную реальность мира и населяющие его, возможно, сверхъестественные тайны.
Когда Роксанна проснулась наутро, она заметила на той стороне кровати, где не спала, небольшую вмятину, как будто там лежало тело. Она рассмеялась сардоническим смехом и выкинула это из головы на весь день. Но вечером, когда она ложилась, след никуда не делся.
И другие бродяги живут в лесу вокруг деревни. Их никто не видит, но все догадываются, чувствуют их укромное присутствие за высокими стволами; все знают, как они хотят крова над головой, кусочка курицы, протянутой руки. Все ощущают трепет этого ожидания повсюду, особенно вечерами, когда темнеет. Об этом не говорят, но ускоряют шаг под вечер, возвращаясь от соседей домой. Они – новые кочевники, голодранцы без гроша в кармане, плуты и воры, враги добрых людей, которые чинят ограды и вешают замки на двери хлевов и сараев. Это цыгане нашего времени, грязные и оборванные, кишащие паразитами. Нищие, босяки без стыда и совести, отщепенцы, которых никто не посадит за свой стол, забытые Богом. Каких только ужасов о них не рассказывают. Говорят даже, что они едят друг друга.
Роксанна плевать хотела на эти предрассудки. Она принимала их у себя, этих бедных перепуганных людей. Кормила их, стелила им свежие простыни. А поутру они уходили к новым скитаниям, к злобе и ненависти, ко всему, что мог им дать этот убогий мир. Она принимала даже фламандцев, изгнанных из их агломераций: вся Фландрия давно превратилась в огромный город от Малина до Остенде. И жалких остатков сельской местности не хватало для потока беженцев, спасавшихся от городских бедствий. Семья, которую приютили Роксанна и Стелла, не знала ни слова по-французски; родители не переставали за это извиняться. Отец разрыдался вечером за столом, попробовав превосходные «карбонады по-фламандски», которые специально приготовила Стелла. В этом кулинарном выборе не было никакой иронии, наоборот, и гости были глубоко тронуты вниманием малышки. Немного успокоившись, Вим, отец, признался, что был членом Nieuw-Vlaamse, крайне правой партии, всеми печенками ненавидевшей тех, кого они считали отсталыми южанами.
«Jullie zijn geen dwazen![22] – твердил он, колотя себя в грудь. – Jullie zijn onze broeders en zusters![23]» «Да здравствует Бельгия! Да здравствует Бельгия!»
