На широченном, словно подмосковное шоссе, мосту продавались украшения. Я попробовал поднять себе настроение, купив Лизе что-нибудь невероятное. В результате мы поругались, потому что мне понравились сережки, ей – браслет.
– Давай, купим и то и другое, – предложил я.
– Неужели ты не видишь, что они не сочетаются? – прошипела Лиза.
Я не видел. Но промолчал. Купили браслет.
Я подумал, что, когда завтра Лиза пойдет готовиться к концерту, я прибегу сюда и куплю эти сережки маме. Так и сделал. Маме, по-моему, понравилось.
Однажды, когда мы уже в который раз брели по одной и той же надоевшей улице к гостинице и молчали (причем не вместе, а каждый абсолютно сам по себе), я подумал, вроде бы, некстати: хорошо, что я одолжил Марине денег – будет повод повстречаться… Хотя причем тут Марина? Причем она именно тут? Ни при чем совсем… Хотя всяко бывает… Если проблема простатита вдруг опять встанет, например… Или просто заскучается…
Это была неприятная мысль, словно заблудившаяся и забредшая ко мне в голову случайно из какой-то иной, нездешней жизни. Мысль эта так мне не понравилась, что я обнял Лизу, немного опасаясь, что снова сделаю это некстати.
Но Лиза прижалась ко мне. Некоторое время мы снова шли, молча, а потом Лиза остановилась, посмотрела на меня снизу вверх и произнесла совершенно спокойно, почти без эмоций:
– Жаль, что мы скоро расстанемся, правда? Согласись: мы были бы чудесной парой. А еще я так мечтала, чтобы ты поставил на меня «Человеческий голос»… Есть такая опера на одну певицу. Ее Пуленк написал по пьесе какого-то француза…
– Жана Кокто, – механически бросил я, думая совершенно о другом.
– Видишь, какой ты умный, – сказала Лиза печально. – Там замечательная музыка, и я бы здорово спела. Только я хочу, чтобы это было не концертное исполнение, а действительно опера. Опера для одной певицы. – Она замолчала, еще сильнее прижавшись ко мне, а потом произнесла совершенно спокойно, даже как будто без печали. – А теперь вот мы расстанемся.
Я даже не спросил у Лизы: а почему мы, собственно говоря, должны расстаться? То, что она говорила, являлось такой очевидной правдой, что вопрос прозвучал бы нелепо и неискренне. Удивительно все-таки устроены женщины: даже, когда женщина совершенно не ощущает живущего рядом с ней мужчину, она все равно чувствует, когда они должны расстаться.
И мы пошли. И я почему-то подумал, что мне совершенно не хочется стареть рядом с Лизой. Я даже не мог себе представить: как же это можно стареть рядом с ней? Зачем я думал об этом посреди игрушечного города вместо того, чтобы удовольствие получать? Глупость какая-то…
В свое время я хотел поставить на сцене какой-нибудь современный роман про любовь, чистую мелодраму – как говорится, с приметами сегодняшнего дня. Я перерыл кучу романов, от нескольких книг получил удовольствие, но, увы, эти произведения трудно было перенести на сцену. Однако вот что меня поразило: в большинстве книг о любви не было правды любви. Писатели все как-то больше озабочивались поисками правды жизни, забывая, что у любви – правда своя.
Так вот в этих книгах любовь заканчивалась, когда происходило некое событие: кто-нибудь кому-нибудь изменял, кто-нибудь внезапно разорялся или богател, кто-нибудь встречал кого-нибудь из своей прошлой жизни или внезапно погибал. Все это, на мой взгляд, не более чем сюжетные оправдания, которые прикидываются правдой жизни. Любовь умирает только в одном случае: когда ты понимаешь, что не хочешь стареть рядом с этим человеком. Все. Точка.
Не хочешь сидеть с ней в тени на лавочке; и чтобы она закутывала твое горло шарфом, и чтобы она совала тебе в рот бессмысленные таблетки, и ты чтобы ругался; и чтобы вы вместе смотрели на снующих туда-сюда мимо лавочки людей и думали при этом об одном и том же; и чтобы утром, с трудом разлепляя глаза и удивляясь тому, что ты по-прежнему жив, – ты бы радовался, что она рядом… Ты, главное, скажи себе честно: я, мол, всего этого не хочу. Трахаться с ней хочу, гулять, водку пить, о своих планах рассказывать, на машине ее возить, кормить обедом, даже спектакли с ней ставить – это всё пожалуйста. А стареть рядом не хочу.
Как и почему возникает это самое «не хочу», не имеет ровным счетом никакого значения. Вот ты – старичок, вот она – старушка: видишь эту картинку? Нет? Не видишь? Всё! Борись с простатитом, шути, улыбайся, выдавливай из себя по капле раздражение – делай все то, что делается как бы само собой, по инерции. Если не хочешь стареть рядом с этой женщиной, – значит, любви нет. То, что есть, – оно вообще, может быть, очень хорошее, оно удовольствия всякие доставляет… Не вопрос. Только вот любви нет, и, значит, ты снова стал мужчиной, который не исключает.
Запомни, сынок: лишь та женщина, рядом с которой ты захочешь стареть, может избавить тебя от одиночества. Остальными ты можешь пренебрегать или не пренебрегать – это значения не имеет, но от одиночества тебя спасает только такая.
Наконец, мы с Лизой пришли в гостиницу. Молча. И вместе пошли в душ. Молча. И все, что творилось потом – сначала в душе, а потом на огромной гостиничной кровати, происходило без единого слова. После чего я мгновенно уснул, даже не поцеловав Лизу. Правда, очень скоро проснулся от ее плача. Она старалась плакать тихо, не слышно, и от того получалось еще более жалостливо. «Как же она будет спать на мокрой подушке?» – некстати подумал я и как бы во сне отвернулся к стенке.
В самолете Лиза спросила:
– А ты спектакль со мной поставишь? Ну? «Человеческий голос»? Мы его под фонограмму сделаем, и тогда можно будет ездить. Сейчас народ все больше к классической музыке тянется, знаешь об этом? Так что – сделаешь?
Мы продолжали общаться, встречаться в гостиницах, я пару раз ходил на Лизины концерты и дарил ей букеты цветов. Она по-прежнему звонила мне с гастролей, но меня уже почему-то не раздражали мужские голоса рядом. Мы вообще перестали ссориться, когда закончилась наша любовь.
Нет, черт подери, все-таки не события заканчивают любовь – бывает, скажем, что жена узнает об измене мужа, но продолжает его любить едва ли не больше, а понимание того, что ты с этим человеком на лавочке в кашне сидеть не хочешь. И никогда не понять: откуда это понимание берется. Никогда. Писатели убедили нас в том, что любой поступок человека можно познать, а любые нюансы человеческой души разглядеть. Писатели только и делают, что познают поступки и разглядывают нюансы. Но ведь только Бог все знает и понимает про человека. А разве мы – боги?..
Кстати, оперу Пуленка «Человеческий голос» с Лизой я поставил. За несколько репетиций. Как я и обещал, получился не концерт, а спектакль, хотя это было нелегко.
«Человеческий голос» – это разговор женщины по телефону. И чего? Это тебе не Чехов и не Шекспир – особо-то не разгонишься. Но мы вместе с художником придумали особую систему зеркал, в некоторых из них она отражалась, в некоторых – нет, а в иных вдруг возникала и исчезала фигура мужчины. Получалось красиво. Говорят, на премьере Лиза имела большой успех.
