Спиной Клэр ощущала пристальный взгляд водителя. Хорошо, что посольские водители выполняют еще и функции охранников, но сейчас она почувствовала себя как жук под микроскопом, зажатый между двумя стеклянными пластинками. Позади нее водитель ждет, когда она войдет в салон, а в салоне ее ждет Марко. Она остановилась посреди тротуара и помахала рукой — можно уезжать. Но не спешила войти в салон.
Достала из сумочки мобильник и мысленно проговорила то, что собиралась сказать: «Прости за то, что опять мешаю, дорогой, но у меня возник небольшой юридический вопрос. Если человека разыскивает полиция, здесь, во Франции, но кто-то другой может обеспечить этому человеку алиби, прекратят ли его разыскивать? Или сначала найдут и допросят? И изменит ли это ход следствия? Да, и можно ли дать показания насчет алиби не лично, а, например, по телефону?»
Она так и не сняла блок на мобильнике. Эдвард решит, что она свихнулась, если именно сегодня звонит ему на работу и докучает подобной чепухой. И как бы она объяснила причину? Он бы сразу же все понял. Особенно услышав продолжение:
«А если бы был второй свидетель, который утверждает, что видел этого человека в момент совершения преступления? Они стали бы проверять обоих свидетелей? Чтобы решить, кому из них можно верить?»
Кто-то из прохожих курил на ходу, и до нее долетело легкое облачко дыма. Сигарета, наверное, свернута вручную, и запах такой же, как от куртки турка. Идя рядом с ним по улице, она размышляла о том, что глупо курить при его состоянии здоровья. Боже мой! Она беспокоилась из-за его вредных привычек! Кто знал, что впереди у обоих более серьезные причины для беспокойства. Если она обратится в полицию, ее как минимум ждут заявления, чиновники, разные документы, пресса и бесконечные разговоры. Когда она познакомилась с Эдвардом, один вид полицейского вызывал у нее страх. Она переходила на другую сторону улицы, чтобы не идти мимо них; отворачивалась, чтобы они не видели ее лица и впоследствии не смогли ее узнать по описанию или фотороботу. За двадцать лет она ни разу не нарушила правил и ее ни разу не остановил дорожный полицейский. Теперь она, не задумываясь, улыбается gendarmes на своей улице и ждет, пока они в ответ не кивнут своими высокими кепи. В ее прошлом все чисто. Она смыла все следы своего преступления.
Клэр осторожно отмахнулась от табачного дыма и взглянула в окно салона. Марко изо всех сил старается не смотреть в ее сторону. Мало того что опоздала к назначенному времени, так еще и стоит на улице, как полная идиотка, с телефоном в руке. Она засунула телефон в сумочку и попыталась привести мысли в порядок.
Если полиция все-таки арестует ее турка — что пока маловероятно, — она в случае необходимости сделает заявление. Но, вполне возможно, необходимости не будет, потому что врач, на прием к которому он шел, точно так же сможет дать показания в его пользу. Не исключено, что он уже позвонил в полицию и опознал турка. Или сделает это вечером, увидев лицо турка в вечерних новостях. Или завтра утром, когда прочтет утреннюю газету. Если он не появится, значит, не было никакого врача. А это, в свою очередь, значит, что турок солгал ей, что доказывает его причастность к убийству. Правда, непонятно, как ему это удалось, учитывая несоответствие во времени. Но в любом случае ей совершенно не обязательно во все это вмешиваться, особенно сегодня.
Она сунула руку в карман, достала карту турка, несколько раз свернула ее, положила в сумочку рядом с телефоном и застегнула молнию. До ужина осталось чуть более трех часов.
Открыла дверь в салон и очутилась в совершенно ином мире, стараясь идти в такт песне, которую исполнял низкий женский голос. В ее сторону повернулись головы с аккуратными прическами и кивнули ей, приветственный хор перекрыл шум фенов и звук текущей воды. Марко ждал ее, держа наготове блестящий черный халатик. Его помощница взяла у Клэр кардиган и повесила его на вешалку, затем положила ее шарф и серьги на черный бархатный поднос и засунула поднос под стойку у входа; Марко тем временем по очереди продел обе ее руки в рукава халата. Легкая как перышко, прохладная ткань скользнула вдоль ее тела. В обычный день она улыбнулась бы приятному ощущению, похожему на то, которое испытала Дороти, оказавшись в Изумрудном городе. Но сейчас слегка вздрогнула от холода.
— Замерзли, Клэр? — спросил Марко по-французски, подчеркнуто обращаясь к ней по имени, как будто понимая, что он — единственный из всех, чьими услугами она пользуется в Париже, кто не называет ее «мадам Мурхаус». А может, и правда понимает. Он часто ездит в Лондон, где у салона есть филиал, и, без сомнения, прекрасно говорит по-английски, но с Клэр они всегда разговаривали по-французски и даже намеренно произносили некоторые английские слова на французский манер: le blow-drying, le hamburger. Марко невероятно изыскан и весьма благоразумен.
— Нет, — ответила она, тоже по-французски.
Он провел ее к серебристому креслу перед большим позолоченным зеркалом и, отбросив назад несколько упавших ей на лоб прядей, спросил:
— Как обычно?
Из зеркала на нее в упор смотрело ее лицо, над которым словно парило в воздухе лицо Марко, а за ними просматривалась улица. Как будто последовательный переход от бесстрастности к оживлению: ее лицо бледное, волосы светлые, выражение привычно спокойное, несмотря на обуревающие ее чувства; его лицо тоже серьезно и бледно, но волосы черные с ярким красноватым отливом, глаза горящие, взгляд испытующий; мир за окном полон жизнерадостных прохожих и красок весны.
Вокруг парковки в середине проспекта переливаются зеленовато-желтыми листочками платаны.
Что это? Она крепко ухватилась за ручки кресла. Мужской силуэт. Его незабываемая походка. Движения сдержанные, тело чуть наклонено вперед. Непредсказуемый. Его тело никогда не покрывало ее тела полностью, оно словно тащило ее за собой. Стоя лицом к лицу, они были одного роста; лежа рядом — одинаковой длины. Она обернулась и посмотрела сквозь стекло. Но на парковке — ни души, ни единой фигуры, которую можно было бы принять за него. Она вновь уставилась на свое лицо в зеркале. «Мое лицо, мои глаза, волосы». Закрыла и вновь открыла глаза. Увидела все то же бледное отражение. Все как обычно, но она дважды за день видела Найла, и оба раза — вполне явственно. Этому давно пора прекратиться. В первые годы и десятилетия у нее частенько останавливалось сердце и перехватывало дыхание при виде знакомой фигуры на улице, она не могла отвести от нее глаз, но тут человек поворачивал голову, и оказывалось, что это кто-то другой, старше или моложе, и вообще не мужчина, а женщина. Однако со временем его лицо утратило отчетливость, и видение ускользало, оставляя ее в полной уверенности, что она видела именно его, пусть это и совершенно невозможно.
Ей не хотелось думать о том, во что теперь превратилось его лицо, скрытое гробом, зарытое глубоко в землю. Усохший череп, может со следами темных волос. Вот и все, что остается от человека. Смерть отвратительна.
— Да, как обычно, — ответила она.
Она сцепила руки перед собой, прижав к ногам ткань халата. Если она так явственно видит того, кто давным-давно умер, может, и турок ей привиделся? Может, это была галлюцинация? Она читала, что еще и не такое случается. Нарушение химического баланса в организме. Или идущее из прошлого чувство вины, нарушающее работу мозга, как у Макбета, которому будто бы является Банко, или у леди Макбет, пытающейся отмыть кровь с чистых пальцев. В конце концов, что такое безумие? Абсолютно здравомыслящие люди считают врагами своих соседей, так почему сдержанные и собранные женщины не могут вообразить встречу с убийцами? Или хотя бы представить себе, что убийцы похожи на кого-то из недавно встреченных людей, особенно если встреча их расстроила? Плохая кожа и кожаная куртка — да под это описание подходит значительная часть населения планеты. Может, ее турок — лишь игра воображения, как и фигура Найла, которую она видит на каждом углу? Может, человек из телевизора и турок-борец — разные люди?
