Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Все, что происходило сейчас вокруг, так сильно напоминало детство, что она даже чувствовала запах бабушкиных пирогов, узнавала ее легкие шаги, ловко летающие над тестом умелые руки, волосы, заплетенные в косу, уложенную высоко надо лбом.
«К бабушке надо съездить, – подумала Вася. Мысли, разморенные жарким паром, текли лениво, не цепляясь одна за другую. – И проведать ее давно уж пора. Да и расспросить было бы неплохо. Что имела в виду мама, когда сказала, что грехи отцов падают на голову детей? Какие у нее могли быть грехи, у моей тихой, правильной мамы? Из нее самой-то про прошлое слова не вытянуть. Сразу начинает плакать. А бабушка Маша может и рассказать. Она никогда первая не начинает важных разговоров, но на заданные вопросы отвечает честно и прямо. Решено. Вернусь из Авдеево на пару дней пораньше – и сразу к бабушке. Еще и денег сэкономлю. А то десять тысяч Ангелине оставлять жалко, хоть и хорошая она тетка».
1980 год
По ночам, лежа на высокой кровати, Василий смотрел в окно. Из него было видно августовскую ярко-красную рябину, которая нахально стучала спелыми гроздьями в стекло, ухоженный Марусиными руками до последней веточки огород, увешанные тяжелыми яблоками деревья в больничном дворе и саму больницу, вот уже полгода не работающую.
Шуршание рябины не давало Василию спать. Он то и дело просыпался от назойливого и какого-то тревожного шороха ягод. От набухающей внутри тревоги надсадно и мучительно болело сердце. Василий, до последнего времени никогда в своей жизни ничем не болевший, воспринимал эту боль с легким недоумением, как будто зарождалась она не в недрах его тела, а где-то снаружи, а потом обманным путем проникала в организм, струясь по венам, как коварная змея, сворачивалась клубком за грудиной, иногда выпуская струю шипучего яда.
От нестерпимого жжения в груди Василий садился в кровати, непослушными руками искал на тумбочке трубочку с нитроглицерином, стараясь не разбудить жену, аккуратно выдергивал пробочку, доставал таблетку и кидал ее под язык. Спустя минуту-две выпущенный змеей яд исчезал, и ползучая тварь снова сворачивалась уютным кольцом, усыпляя бдительность.
Василий, как мог, скрывал от Маруси свои проблемы с сердцем. Не хотел беспокоить. Несмотря на совместно прожитые шестнадцать лет, она по-прежнему любила мужа, и эта любовь, перейдя в хроническую стадию, так и не стала менее острой. Маруся жила Истоминым, дышала Истоминым, и даже дочь не занимала в ее сердце такого места, как он.
Периодически накатывающая слабость, острое чувство страха и возникающая вслед за этим беспомощность раздражали Василия безмерно. Как врач с огромным стажем, он понимал, что у него стенокардия, приступы которой мешают нормально спать по ночам, но к болезни своей относился если и не равнодушно, то с некоторым фатализмом, не предпринимая ни малейших усилий, чтобы что-то изменить.
Возникающие боли он снимал нитроглицерином. В дневное время стал меньше двигаться из-за тут же появляющейся одышки и слабости, но на обследование не ложился и курса какого бы то ни было лечения себе не назначал. После того как в Константиновском закрыли больницу, ему вдруг стало неинтересно жить.
Нет, он по-прежнему с ласковой радостью смотрел на хлопочущую по дому Марусю, которая теперь сменами работала медсестрой в Погорелове, и на подрастающую Анну, тоненькую, хрупкую, похожую на маленького беззащитного олененка, грациозно вскидывающую голову при внезапном звуке, широко распахивающую огромные, светло-серые, как у него, глаза.
Его девочка не была создана для того жестокого мира, в котором родилась. Обыденные для любой деревенской девчонки вещи для нее становились непреодолимым препятствием. Она не могла ни растопить печь, ни наносить воды, ни подоить козу. Коз Маруся завела еще в самом начале их семейной жизни, справедливо полагая, что и ребенку, и обожаемому мужу полезно пить козье молоко, и выполняла свой долг по обеспечению их свежим молоком с той маниакальностью, с которой делала все, что относилось к ее семье.
Марусе недавно исполнилось тридцать пять. Девичья угловатость движений давно исчезла, уступив место женской мягкости и плавности. Округлые формы были пышны и на глаз, и на ощупь. Маруся была красива той настоящей русской красотой, которая сохранилась еще только в глубинке с ее неспешным ритмом жизни. Василий знал, что на нее заглядываются мужчины, но ему даже в голову не приходило ревновать жену. Ее привязанность к нему была такой ровной, глубокой и безбрежной, что скажи ей, что она может быть счастлива с каким-то другим мужчиной, она бы даже не поняла, о чем идет речь.
Маруся была его тылом. Его берегом, к которому он пристал шестнадцать лет назад и где обрел долгожданный дом, семейное счастье и любовь, о чем уже даже не мечтал. Глядя на нее, он каждый день благодарил бога, с которым, разменяв седьмой десяток, вдруг стал вести внутренний диалог, за то настоящее, которое у него было. При переводе взгляда на Анну перед ним возникали картинки будущего. Но прошлое, горькое, надсадное прошлое, наполненное разрывами снарядов, свистом пуль, кровавым месивом бесконечных операций, смертью той, первой, Анны и Генриха, все чаще вставало перед ним, молча и печально смотрело прямо в лицо, заглядывало в глаза, манило к себе, медленно, но неумолимо.
Впервые за много лет Василий начал почти каждый вечер вынимать из своего ящика стоявшего в их спаленке комода ярко-красный шелковый платок в белый горох и завернутую в него потрескавшуюся фотографию. Ничем Анна Битнер не была похожа на его Марусю, и чувство, которое он испытывал к этим женщинам, было совсем разным.
– Ну надо же, чтобы понять, какой разной может быть любовь, нужно прожить на свете шестьдесят два года, – бормотал он. Гладил длинными чуткими «хирургическими» пальцами выцветший лак фотокарточки, перебирал скользкий прохладный шелк платочка.
Впервые за много лет Анна Битнер начала приходить к нему во сне. Он помнил ее именно такой, с колечками белокурых волос на крупном выпуклом лбу, хитрыми голубыми глазами, на дне которых прятались бесенята, в шелковом платке в горох на тонкой, но крепкой шее.
Она либо сидела на качелях, стоящих во дворе битнеровского дома, либо пряталась в ветвях яблони, либо сбегала ему навстречу с крыльца, спрашивая что-то по-немецки. Во сне он не мог разобрать слов, но ее звонкий смех звучал в ушах даже после пробуждения.
Сегодня ему снова приснилась Анна. Стоя в конце улицы, на которой высился ее дом, она призывно махала Василию рукой и кричала, что его больницу закрыли, так что он в ней уже не нужен. Сегодня Василий почему-то даже во сне разбирал немецкий язык, хорошо понимая смысл ее слов. Больница в Константиновском действительно была закрыта, потому что большинство жителей окрестных деревень давно уже перебрались в город. С обслуживанием тех, кто остался, благополучно справлялась участковая больница в Погорелове. Медперсонал, включая Марусю, перевели туда, а вышедшего на пенсию Василия отправили на заслуженный отдых.
– Лемешев до восьмидесяти восьми лет консультировал, – растерянно говорил он дома Марусе, – а мне всего-то чуть за шестьдесят. Машенька, как же так получилось, что весь мой опыт никому не нужен?
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
