Книга Три женских страха - Марина Крамер

Перелом заживал хорошо, я проводила много времени на балконе с учебниками, Акела привозил репетиторов и школьных учителей, и я практически не отстала от класса и могла готовиться к выпускным и вступительным экзаменам.

Папа поправлялся медленно, Акела бывал в больнице ежедневно и привозил неутешительные новости.

– Видишь, как одна глупая выходка может изменить жизни сразу многих людей? – говорил он, присаживаясь на перила, и я опускала голову. – Легко разрушить равновесие, восстановить его – намного сложнее.

Эти разговоры внушали мне чувство вины. Ведь действительно – как легко было позвонить папе и сказать, где я и с кем. И ничего бы не было, и он не лежал бы в больнице, и я не доказывала бы свою взрослость, и Акеле не пришлось бы превратиться в мою няню и бросить свои дела. Хотя, конечно, последнее меня очень радовало. Это как раз то, чего я хотела.

Я готова была слушать его нравоучения и покорно кивать головой, лишь бы слышать голос и видеть обезображенное шрамами и черной повязкой лицо. Кстати, оно совершенно не казалось мне пугающим или уродливым, даже не знаю почему. Напротив – мне безумно нравилось смотреть.

И вот однажды он вдруг не приехал. Я ждала его до темноты, не решаясь позвонить, однако потом все же набрала цифры заветного номера, которые заучила наизусть. Акела ответил не скоро, а в трубке фоном звучала музыка и… о, ужас! – женский голос, призывно мяукавший:

– Милый, ну что опять? Даже в постели дела!

– У тебя что-то случилось? – сухо спросил он, но я уже бросила трубку, заливаясь слезами – наверное, впервые в жизни.

Оказывается, у него женщина… Я чувствовала себя так, словно меня ударили кулаком в живот, и теперь я не могу разогнуться от чудовищной боли, не могу дышать. Женщина! Он потому и не обращал на меня никакого внимания… Конечно, я не могу сравниться со взрослой женщиной, у которой явно нет такого папочки, который может запросто голову оторвать – или приказать оторвать, чтобы самому манжеты кровью не забрызгать.

Я задыхалась от обиды и злости, прорыдала остаток вечера и всю ночь, но так и не смогла придумать, что делать дальше.

Утром Акела приехал, как ни в чем не бывало поднялся ко мне со стаканом сока. Как же я хотела запустить этим стаканом прямо ему в голову… Но, как пай-девочка, взяла его и выпила.

– Что с твоим лицом? – спросил вдруг Акела, и я растерялась. – Понятно. Скажи мне вот что – ты искренне считаешь, что я обязан сидеть около тебя, как дрессированная болонка? Девочка, мне тридцать семь лет, я хочу устроить личную жизнь. Имею право, не так ли? Кроме того, я ничем тебе не обязан, и то, что я за тобой приглядываю, только дань уважения твоему отцу – не более. А ты звонишь мне на ночь глядя, трубки швыряешь, как обманутая жена. Разве я дал тебе повод?

О, черт… как же горят щеки, словно он мне надавал по лицу, а не словесно размазал… Какой стыд… Мало того, что он все понял, так еще теперь я выгляжу в его глазах ревнивой брошенкой! Он видел, что я плачу! Он понял, что я всю ночь рыдала! Кошмар…

– Что ты молчишь, Аля?

Он никогда не звал меня по имени… И назвал-то по-особенному, как никто. Обычно все звали меня Сашей, Сашкой, Сашурой, папа – Кнопкой или Пигалицей, а если сердился – Александрой. Но вариант «Аля» никто никогда не применял.

– Что я должна сказать? – собрав весь имеющийся в наличии апломб, бросила я и задрала подбородок.

– Скажи, что ты сожалеешь о своем поступке и не будешь стараться подчинить меня своим капризам.

– Капризам?!

– Назови иначе, – спокойно попросил Акела, усаживаясь в глубокое белое кресло в углу комнаты.

– А с чего вы вообще решили, что я хочу какого-то внимания от вас?!

– Малыш, ты забываешь, что я старше тебя почти вдвое.

– Это не делает вас вдвое умнее и проницательнее!

Акела расхохотался:

– А ты молодец, умеешь кусаться.

– Больно надо!

Он вдруг стал очень серьезным, легонько хлопнул ладонями по подлокотникам:

– Все, хватит. Ты молодец, Аля, умеешь за себя постоять. А теперь давай по-взрослому. Если ты себе что-то придумала, мой тебе совет – забудь, так будет проще и тебе, и мне. Ты ведь понимаешь, ты ж неглупая девушка – никто никогда не даст нам быть вместе. Даже если я захочу.

С этими словами он встал и вышел из комнаты, прихватив пустой стакан.

Я замерла, не в силах смириться с тем, что он сказал. Последняя фраза пригвоздила меня окончательно – «даже если я захочу»…

Он не хочет иметь со мной ничего общего – ничего! Он сам, сам сказал это. Что ж, ладно! Я тоже гордая. Переживу как-нибудь.

С этого дня атмосфера в доме стала напряженной. Акела по-прежнему был рядом, но я теперь вела себя так, словно не вижу его и не слышу. Нет, я не грубила, не огрызалась – я установила между ним и собой невидимую стену из стекла, сквозь которую звуки долетали еле-еле, а никакие прикосновения были вообще невозможны. Так мне намного легче. Акела чувствовал напряжение, но ничем не выказывал своего отношения к переменам.

Мне сняли гипс и разрешили ходить с палкой, но я стеснялась этого, а потому сидела дома и совершала круги только по комнате – до пелены в глазах. Близились экзамены и выпускной, но я этого не замечала. Мне уже не хотелось ни суеты с платьем, ни вечера – идти на него со мной будет некому, папа уехал по настоянию врачей долечиваться в санаторий, а тетя Сара уже вряд ли приедет из своего маленького городка – не захочет. Она так и заявила, внезапно собрав вещи, мол, все, хватит с меня, дети выросли, я вам не нужна больше, дайте спокойно умереть. Вот так… И что, все явятся с родителями, а я одна? Или – что еще хуже – с Башкой и Гамаюном или с кем-то еще из папиных отморозков! Вот будет радости у директора…

Выход из ситуации подсказал, как ни странно, Акела.

Я уже успела сдать основную часть экзаменов, оставался последний – химия, которую я знала намного лучше всех одноклассников, но все равно побаивалась. Наша химичка тетя Колба была женщиной бескомпромиссной и совершенно непредсказуемой в оценках. Могла влепить «пару» за вполне достойно выполненную контрольную, если вдруг решала, что «видит нераскрытый потенциал». Мне же совершенно не хотелось испортить себе аттестат, а потому я просиживала за учебниками, пособиями и конспектами дни и ночи напролет. И вот в такой день, когда я сидела на балконе, обложившись тетрадями и книгами, Акела и явился в мою комнату.

– Когда выпускной? – поинтересовался он, садясь по привычке на перила.

– А что? – не отрывая взгляда от формул, отозвалась я.

– Я же должен освободить вечер, – таким тоном, будто это подразумевалось сразу, произнес Акела, и я подняла голову:

– Что, простите?

– Аля, ну хватит. Просто скажи, какого числа выпускной.