— Это такой осмотр, какой делают на месте происшествия.
— Хорошо. Тогда сообщите нам, к какому мнению вы пришли в результате осмотра.
Мерчистон наверняка тщательно готовился к этому вопросу. Он отвечал медленно, взвешивая каждое слово:
— Мое обследование не позволило мне прийти к какому-либо определенному выводу, поскольку в последний раз я лечил мистера Ламберна много месяцев назад. Тело не повреждено, и вполне допустим внезапный сердечный приступ со смертельным исходом. Однако в сложившихся обстоятельствах я полагаю, что следует довериться патологоанатомической экспертизе.
— Вскрытие делали вы?
— Нет, но я беседовал с доктором, который его проводил.
— Вы согласны с его выводами?
— Вполне.
Следующим свидетелем выступал патологоанатом, полицейский врач Хэнслейк. Молодой, энергичный человек не стал тратить время на старомодные формулировки, которые так любил Мерчистон. Кратко и бесстрастно он объявил суду, что считает причиной смерти Ламберна передозировку веронала.
Как и следовало ожидать, это вызвало в зале сильное оживление. Когда шум улегся, коронер снова обратился к Мерчистону:
— Была ли у мистера Ламберна привычка принимать веронал?
— Я знаю, что иногда ему случалось пользоваться вероналом. Думаю, по причине головных болей и бессонницы. Я его строго-настрого предостерегал не злоупотреблять лекарством, но он заявил мне, что только веронал дарит ему спокойствие.
— В чем была причина его волнений, доктор Мерчистон?
— Труднее сказать, что не могло быть таковой причиной… На войне он был контужен и отравлен газами. Помимо сердечной слабости, особых органических нарушений у него не было, но общее телесное и душевное состояние представлялось мне тяжелым.
— Вы могли бы назвать его неврастеником?
— Когда я обучался медицине, этот термин еще не придумали, но, насколько я понимаю его смысл, — да, Ламберна можно так назвать.
— Могло ли такое состояние привести к самоубийству?
— Возможно. Ничего более определенного сказать не могу.
Коронер обратился к Хэнслейку:
— Вы сказали, это была передозировка веронала. И сильная передозировка?
— Вполне достаточная для человека, не имеющего длительной привычки к вероналу.
— Следовательно, можно полагать, что веронал был принят в такой дозе случайно? То есть я хочу сказать, что умерший не имел намерения покончить жизнь самоубийством.
— Можно полагать и так.
— Есть ли вероятность того, чтобы, приняв такую дозу, остаться в живых?
— Мой опыт недостаточен, и я, увы, не могу дать определенный ответ. Я понимаю, смысл вашего вопроса в следующем: была ли это случайная передозировка или намеренное самоубийство? Думаю, в таких случаях правомерны обе версии.
— Вы сказали, что «эта доза вполне достаточна для человека, не имеющего длительной привычки к вероналу». Вы имеете в виду то, что человек привычный мог принять ее без вреда для здоровья?
— Не обязательно. Наркоманы тоже умирают от передозировки.
— Но умерший не был наркоманом?
— Скорее всего нет.
— Спасибо, к вам больше нет вопросов.
Следующей была вызвана миссис Эллингтон. Она говорила чистым ясным голосом и отвечала на все вопросы без запинки. Да она была в приятельских отношениях с умершим на протяжении нескольких лет и очень сочувствовала ему в его страданиях. Она по образованию медсестра и навещала его, когда он болел. Она была у него вечером накануне его смерти и нашла его в очень тяжелом состоянии.
— А в чем было дело? — спросил коронер.
— Да ничего определенного. Наверно, очередной приступ депрессии.
— В котором часу вы ушли?
— В начале двенадцатого. Я дождалась, пока он заснул.
— Вы знали, что он принимает веронал?
— Я догадывалась, что он что-то принимает. Я не знала, что именно и насколько это вредно.
— При вас он ничего не принимал?
— Нет.
— При вас он никогда не говорил о намерении покончить с собой?
— Нет. Он приходил в отчаяние от многого, но не настолько.
— Спасибо, вопросов больше нет.
Потом выступил доктор Роузвер. В обтекаемых, слащавых выражениях он описывал несчастное житье-бытье Ламберна:
— Он очень много работал, был человеком совестливым, добропорядочным, и мы все очень скорбим о нем. Он был истинной жертвой войны, но пал он не на поле боя, его страдания длились дольше…
В этом месте доктор Роузвер сделал эффектную паузу, понимая, что назавтра репортеры разнесут эти его слова по всей Англии.
— Вы заходили к нему вечером перед его смертью?
— Да. Как и миссис Эллингтон, я пытался его ободрить, но это мне, увы, не удалось…
— Известно ли вам, что могло его беспокоить?
— Ничего, что связано с его работой в школе, в этом я уверен. Я был им очень доволен.
— Вы знали, что он принимает веронал?
— Понятия не имел.
— Он когда-нибудь говорил с вами о самоубийстве?
— Никогда.
— Спасибо. Наверно, это все. Или у кого-то из присяжных есть еще вопросы?
Один из присяжных, местный ремесленник, встал и спросил:
— Скажите, доктор Роузвер, был ли умерший встревожен делом Маршаллов?
Коронер метнул в присяжного яростный взгляд, словно тот нарушил правила хорошего тона. Но доктор Роузвер остался невозмутим.
— Боюсь, что дело Маршаллов встревожило всю нашу школу, — заметил он. — Но я не вижу причин, по которым мистер Ламберн переживал бы их смерть больше всех остальных.
Присяжный смущенно потупился:
— Я вот что имел в виду, сэр… Коль скоро покойный был в таком подавленном настроении, как говорит доктор, так, может быть, он об этих смертях все думал и мучился…
— В принципе, конечно, — великодушно согласился директор. — Вообще говоря, это могло иметь место…
Так или иначе, но словам ремесленника никто не придал значения.
Прежде чем присяжные удалились на совещание, коронер заявил, что это самый прискорбный случай в его практике и доктор Роузвер прав, назвав смерть Ламберна смертью солдата, ибо причина его смерти безусловно кроется в травмах, полученных при защите отечества. Хотя Роузвер ничего подобного не говорил, но с коронером никто не стал спорить. Задачей присяжных всего лишь было решить, справедливо ли мнение двух докторов, заявивших, что смерть Ламберна наступила от передозировки веронала. То есть определить конкретную причину смерти, наступившей не важно как — случайно или предумышленно.
