Фальконер оставил констебля, Питера Баллока, размышлять над трупом, велел бледному Джону Хэнни возвращаться в Аристотеля и съесть что-нибудь из личных запасов самого магистра, а сам направился к аббатству Осни. Баллок, рассмотрев лицо мертвого монаха, пришел в несвойственное ему беспокойство, но не сказал своему другу, что его так тревожит. Фальконер решил не давить на него. Нет никаких сомнений, что очень скоро он об этом узнает. А пока придется сообщить кому-нибудь в аббатстве, что один из их каноников убит при весьма необычных обстоятельствах. После этого он скинет с себя груз этого дела. Он не хотел быть втянутым в юридические прения, которые непременно начнутся, когда будут решать, кому заниматься этим делом. Возможно, монаха убил кто-нибудь из города, и Баллоку придется выполнить свою часть работы. Но земля, на которой его убили, принадлежит аббатству. Более того, возможно, монах преподавал в одном из университетских колледжей, значит, сюда окажется втянутым и ректор. Нет, Фальконер будет держаться подальше от этого кошмара.
Пересекая мощеную дорогу, ведущую в аббатство, Фальконер вспугнул сорок в поле по правую руку. Они взлетели, шумно хлопая крыльями и чопорно вытянув хвосты. Сороки напомнили ему историю основателя аббатства, Роберта д'Ойли, чья жена Эдита увидела в этих же полях болтливых сорок. Только она решила, что это души в чистилище, которые просят, чтобы за них молились. В результате ее видения и основали аббатство. Фальконер сосчитал взлетевших сорок — семь штук.
Входя в главные ворота аббатства, он помедлил, пытаясь решить, с кем лучше поговорить. После рассвета прошло много времени, значит, аббата в капитуле не будет. И все утренние службы закончились. В прежние времена монахи сейчас занимались бы физическим трудом. Но времена для приора и его сотоварищей изменились. Тяжелые работы выполняли теперь послушники, а каноники посвящали себя молитвам и размышлениям. Старый афоризм о том, что мир поделен на три класса — тех, кто сражается, тех, кто работает и тех, кто молится — содержит немалую долю истины. Особенно в стенах этого аббатства. Шагая по монастырю, он заметил, что к нему приближается знакомая фигура. Брат Питер Тэлэм был казначеем Осни и занимался всеми внешними сношениями, в особенности строительными работами, которые, начавшись двадцать лет назад, до сих пор не завершились. Он был крупным мужчиной с суровым выражением лица, с походкой такой же стремительной и непреклонной, как и его повадки. Поэтому всегда казалось, что он очень спешит. И действительно, он был так занят, что почти наткнулся на Фальконера и попятился назад, как лошадь, в последний момент.
— Магистр Фальконер, я вас не заметил. Давно мы с вами не виделись.
Фальконер припомнил, что в последний раз они беседовали несколько лет назад, когда он расследовал случай странной смерти повара папского легата. Неприятное это было время для аббата и казначея. Похоже, он все-таки может оказаться втянутым в схожую историю.
— Брат Питер. Думаю, вы очень заняты.
Жизнь Тэлэма была сплошной суетой, так что ничего удивительного не произошло, когда он подтвердил, что так оно и есть.
— Да, занят. Ля-Суш куда-то делся, а работники просто сидят и ждут его распоряжений.
Фальконер невольно подумал, не есть ли пропавший Ля-Суш тот самый монах, которого они нашли на лугу. Хотя тогда с какой стати Тэлэм говорит о «его работниках»?
— Ля-Суш?
— Ля-Суш. Удо Ля-Суш, масон и главный каменщик на нашем строительстве. Страшный грубиян из Голландии, и считает, что может появляться и исчезать, когда ему вздумается.
Фальконер заметил, что в глазах брата Питера вспыхнули отголоски прошедших сражений. Ему стало жаль голландца — зря он думает, что может перехитрить брата Питера. Многие коварные городские лавочники пытались — а теперь сильно жалеют об этом. Но раз уж он масон, то должен быть человеком не глупым, прошедшим подготовку не менее загадочную, чем любой профессор философии в университете, и должен обладать секретными знаниями догматов столь же сложных, как и догматы ученого-математика. Если кто и может заставить Тэлэма побегать за свои денежки, так это Удо Ля-Суш.
К этому времени казначей уже приплясывал на цыпочках, не в силах дольше сдерживать свой короткий, отрывистый шаг. Похоже, его волновало не только отсутствие каменщика.
— Более того, на утренней службе не появился брат Джон Барлей. Аббат, человек доброжелательный, опасается за его здоровье — ведь он и брат Джон одного возраста. Поэтому мне нужно найти не только Ля-Суша, но и заблудшего брата.
Судя по голосу, казначей сильно рассердился на просьбу бегать туда-сюда в поисках пропавших каноников. Но Фальконер подумал, что у брата Джона Барлея, вероятно, есть весьма уважительная причина отсутствовать.
И прежде, чем Тэлэм помчался дальше, он схватил монаха за руку. Фальконер знал, что аббат совсем не молод. Значит, и пропавший Джон Барлей тоже.
— Скажите-ка, Тэлэм Брат Джон что, лысый? И только над ушами у него седые прядки? — Фальконер растопырил пальцы у висков и помахал ими, показывая прядки волос, которые видел у трупа. Уголки рта у Тэлэма опустились. Если бы Фальконер не знал его, он бы подумал, что тот гримасничает, но на самом деле монах таким образом улыбался. Только так он умел выражать веселье.
— Да, это брат Джон. Скажем просто, что ему больше не требуются услуги цирюльника, чтобы подправлять тонзуру.
— В таком случае боюсь, что у меня для вас плохие новости.
Очень скоро аббатство Осни заполнилось слухами, вплоть до скандального предположения, что брат Джон занялся членовредительством. Хотя как он мог перерезать себе горло, а потом безмятежно улечься, скрестив на груди руки, сочинитель сплетни объяснить не сумел. Сплетня послужила только к вящему раздражению брата Роберта Ансельма, которому пришлось совершить еще одно паломничество по лабиринту. Для начала — поворот в Евангельскую Весть. Три поворота — и в Приношение. Поворот — и назад в Евангельскую Весть. Три поворота — и снова в Приношение. Два поворота — и в Освящение. Два поворота — и Причащение. Священная дорожка гипнотически вела его взад и вперед, принося покой в душу. До тех пор, пока брат Роберт не дошел до Святого Иерусалима в центре лабиринта и не шагнул на вторую ступень тройного пути. Озарение.
Когда Фальконер добрался до кабинета приора, он услышал повышенные голоса. Точнее, один повышенный голос, в который время от времени вплетался утомленный голос Ральфа Харботтла, аббата.
— Вам нужно найти еще денег, иначе камень скоро закончится, значит, кончится работа у моих людей, и я буду вынужден искать им другую.
О строительных работах говорилось с иностранным гортанным акцентом, очень властным тоном. Должно быть, это тот самый Удо Ля-Суш, старший каменщик. Ответ Харботтла выдавал человека измученного, уставшего от раздоров.
— Честно говоря, мастер, вам следует побеседовать об этом с братом Питером. Казначей у нас он.
— А он заявляет, что не может создавать деньги из воздуха. Он говорит, что вам нужно привлекать больше паломников. В городском монастыре есть не только святая, но и кровь святого Томаса-мученика. — Голландец помолчал и произнес вкрадчиво: — Говорят, мой предшественник знал что-то о реликвии…
