Книга Губернатор - Александр Проханов

Семка Лебедь, бражный, пропахший дымом, с ножом в кармане, с топором за поясом, вернулся в Копалкино и шел, надменно поглядывая на прохожих, каждый из которых не был достоин того, чтобы с ним поздоровались. Он встретил Анюту по прозвищу Сладкая, промышлявшую проституцией на трассе, предлагая себя дальнобойщикам. Анюта была в красном коротком платье с открытой грудью, губы в яркой помаде, ногти покрашены вызывающим красным лаком, туфли на высоких сношенных каблуках.

– Анюта, здорово, у тебя такое платье, что любой тормознет. Почем берешь? В стране тяжело, санкции, цены на услуги растут.

– Иди к черту, Семка. – Анюта хотела его обойти, но он не пустил.

– Погоди посылать-то. Может, я к тебе с добром.

– После твоего добра люди на костылях ходят.

– Я люблю уважение. Ко мне с уважением, и я с уважением. Ты во мне человека разгляди, душу мою пойми, и я ради тебя не только свинью заколю или дом спалю. Я для тебя человека зарежу, на которого ты укажешь. Я добро помню.

– Иди проспись, Семка, а мне идти нужно.

– Знаю твою нужду. И ни словом не попрекну. А кто попрекнет, тому рыло начищу. Твоя работа самая честная, потому что ради детей. Твой мужик убег, оставил тебя с двумя, так пусть ему там башку проломят, чтобы знал. Я тебя уважаю, Анюта, и хочу помочь.

– Чем ты мне можешь, Семка, помочь?

– Деньгами. У меня денег много. А что Бог говорит? Надо делиться. Говори, какие у тебя расходы. – Семка полез в карман и достал красную кипу денег. Держал перед носом Анюты, и та жадно глядела на деньги. – Давай считать. Младшему твоему Андрюшке ботинки нужны? Пальтишко на осень нужно? Старшенькой Ксюше нынче в школу идти, значит, нужно платье, пальто красивое, шапку. Нужен портфель или какая у них там сумка теперь. Книжки нужны. Правильно я считаю?

– Правильно, Сема, – ответила Анюта, не спуская глаз с красных, распушенных веером купюр.

– Теперь гостинцы. Они небось красную икру ни разу не ели, не знают про такую. Конфеты «Белочка», «Мишка косолапый», «Трюфель» тоже никогда не ели. Правильно говорю?

– Правильно, Сема.

– Я тебе денег дам, ты им купишь. Мы друг другу помогать должны. Сегодня я тебе, завтра ты мне. Так?

– Так.

– Ну и хорошо. Деньги счет любят. Их заработать надо. Если на халяву, они впрок не пойдут. Иди, Анюта, зарабатывай. – Он сунул пачку в карман и пошел, пьяно улыбаясь, слыша, как тихо воет за спиной Анюта.

Она зашла домой, поправив на ходу осевший забор. Приподняла веревку, на которой сушилось белье. В доме дети за столом рисовали, слюнявили цветные карандаши.

– Что вы тут рисуете? – Она бегло оглядела неприбранную комнату, горько, с нежностью погладила детей по голове. – Что это у тебя, Андрюшенька?

– Это машина. Ее папа ведет. Она в яму попала, ее папа вытаскивает, – ответил сын, шевеля испачканными карандашом губами.

– А у тебя что, Ксюшенька? – Она обняла дочь, чувствуя ее хрупкие, теплые плечи.

– У меня папа нам подарки везет. Это велосипед, это стиральная машина, а это телевизор. Видишь, как много подарков, даже в машину не влазят.

– А папа скоро приедет? – спросил сын.

– Тебе же сказали, – строго ответила Ксюша. – Папа на север уехал. Там много снега. Снег растает, он и приедет.

– А Славка говорит, что у нас папы нету.

– Это у него нету. Его папа в тюрьме сидит. Он на людей нападает, дерется. Его в тюрьму посадили. А наш папа на север поехал, людей спасает. Он наспасает людей и приедет. Правда, мама?

– Правда, – со вздохом сказала Анюта. – Ну, вы пока здесь играйте. В дом никого не пускайте. Я скоро вернусь.

Она вышла, выкатила из сарая старый велосипед и покатила по селу, в красном облегающем платье, мотая голыми коленями, встряхивая светлыми, падающими на лицо волосами.

Докатила до трассы и некоторое время ехала по обочине, подальше от перекрестка. Остановилась, спрятала велосипед в кустах и вышла к полотну, оправив платье, скрестив ноги на высоких каблуках, зорко всматриваясь в пролетавшие мимо машины. Две фуры прошли, с огромными буквами на брезенте, колыхнув ее твердым ветром. Третья с рыдающим звуком тормозов остановилась, дверь кабины отворилась, и оттуда свесился дальнобойщик:

– Эй, Сладкая, помнишь меня?

– Всех не упомнишь, – весело ответила Анюта, всматриваясь в скуластое, поросшее щетиной лицо шофера.

– Иди сюда, я напомню.

Он протянул ей руку, сильным рывком втягивая в кабину. Второй дальнобойщик, моложе первого, поправлял на лбу противосолнечные очки.

– Какая же ты у меня сладкая. – Небритый дальнобойщик обнял ее за бедра.

– Деньги вперед, – сказала Анюта. – Второй будет?

– Будешь? – спросил небритый.

– Чего не взять, если на дороге валяется.

– Деньги вперед, – повторила Анюта. Взяла сотенные бумажки и спрятала у себя на груди. Полезла через спинки сидений туда, где на койке были брошены скомканные одеяла.

Небритое лицо тяжело дышало над ней, и она старалась на него не смотреть. И когда тяжелое влажное тело несколько раз сильно ударило ее в живот и небритый отвалился, сипя, она насмешливо сказала:

– Мы сделали это!

Второй, что был моложе, полез ей мять грудь.

– Ты хоть очки-то сними, – сказала она.

– Боюсь, ослепну, – хмыкнул он, наваливаясь жилистым жарким телом. Одеяла пахли чем-то кислым, на них валялись пакеты с вафлями, и она, чтобы не смотреть на темные, танцующие над ней очки, смотрела на целлофановый пакет с надписью «Твигс».

Она спустилась из машины, оправляя платье, глядя в зеркальце, не размазалась ли помада. Не глядела на фуру, которая с ревом исчезала вдали.

Вторая фура притормозила, проскочив, и ей пришлось идти к ней, видя, как машет водитель.

Это был азербайджанец с круглым лицом, круглыми, навыкат глазами, с маленькими черными усиками и золотыми зубами.