Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
— Какое завтра! — вскинулся Каретников, — вы что! Это свиданье с барышней можно отложить. Срочно! Собирайтесь! Оружие с собой!
…Желтый круг света от керосинового фонаря, который держал на отлете Каретников, ломался на стенах избенки и на низком потолке. Каретников перешагнул через порожек в боковую комнату, круг продвинулся вперед и высветил деревянную кровать, смятую подушку и Тоню — поднявшись с постели, она лихорадочно натягивала на себя кофту.
— Антонина Сергеевна? — Каретников незаметно сунул револьвер в карман полушубка и, не опуская руки с фонарем, приблизился.
Дрожащими пальцами Тоня застегнула пуговицы на кофте и вдруг неожиданно качнулась, осторожно присела на край кровати, тяжело одолевая одышку, спросила:
— Вы кто?
— Я ваш друг, Антонина Сергеевна. Поверьте. У нас нет времени. Дом на Змеиногорской улице. Пароль помните?
— Простите, я не знаю никакого пароля.
— Хорошо, перевернем с ног на голову. Отзыв: «А это смотря какими, может, они у вас фальшивые?» И еще: «Ну, если Голохвастов, тогда поторгуемся». Поймите, Антонина Сергеевна, мне некогда играть с вами в прятки. Говорите пароль, и я буду знать, что вы действительно от Семирадова. В противном случае я просто пристрелю вас вместе со стариками и никто, поверьте, расследовать это убийство не будет, сочтут за обычный грабеж — дело по нынешним временам пустяковое. Я жду.
Тоня помолчала, затем с прежней одышкой тихо выговорила:
— Вы не сдадите квартиру для трех человек, мы беженцы, расплатимся царскими червонцами… — глотнула воздуха и еще тише закончила: — Нет, настоящие, в Омской пробирной палате проверенные, сам господин Голохвастов проверял…
Каретников облегченно вздохнул и еще раз повторил:
— Ну, если Голохвастов, тогда поторгуемся. Но торговаться, Антонина Сергеевна, времени у нас нет. Одевайтесь, здесь вам больше находиться нельзя. Если бы вы только знали, как мы вас заждались!
— У меня пальто… — Тоня развела руками, — ничего не осталось.
Каретников молча скинул с себя полушубок, завернул в него Тоню и осторожно, не выпуская из руки фонарь, помог подняться. Они вышли на крыльцо, где стоял Гусельников, и Каретников кратко ему скомандовал:
— Стариков из каморки выпусти.
— Я попрощаться хотела… — почти прошептала Тоня.
— Лишнее это, Антонина Сергеевна, лишнее. Быстрее садимся и уезжаем.
В избе выпущенная на волю из каморки, куда ее затолкали и заперли вместе с Филипычем, заголосила Даниловна, но Гусельников прикрикнул, и она смолкла.
Подвода, которую смог раздобыть в столь поздний час Каретников, стояла за оградой, и в передке саней, перебирая в руках вожжи, сидел Балабанов. Как только все уселись, он понужнул лошадку, и полозья саней весело заскрипели по мерзлому снегу.
От холодного воздуха Тоня неудержимо закашлялась, голова у нее резко заболела, в висках гулко застучала кровь, и низкие дома по обе стороны улицы, облитые мерцающим лунным светом, закачались, поплыли, то резко вздымаясь вверх, то опускаясь вниз. Каретников заботливо поднял воротник полушубка, укрывая Тоню от встречного ветерка, приобнял ее и сильной, жесткой рукой притиснул к себе. Тоня пригрелась под полушубком, кашель прошел, и она плавно опустилась в короткое забытье.
Ехали молча. Никто не проронил ни одного слова до самого дома на Змеиногорской улице. Каретников на руках внес Тоню в дом, уложил ее на узкой кровати в маленькой боковой комнатке, осторожно укрыл толстым стеженым одеялом и тихо, шепотом, на облегченном вздохе сказал:
— Спите, Антонина Сергеевна, спите. Самое страшное уже позади…
3
— Ночью постучали и говорят, что разнарядка на меня пришла, опять на вокзал ехать требуется, и велено мне худобу свою в сей же час запрягать. Я открыл без всякой задней мысли. А мне бах шапку в рожу, придушили, чтоб не орал, и в каморку прямым ходом вместе со старухой заперли. Еще и пригрозили: пикнете — пристрелим. Ну, мы и сидели со старухой, как две мышки. После они нас отперли, выпустили, а Тонечки нашей, как говорится, и след простыл. Так, в одной кофтенке, и увезли.
Филипыч вздохнул, втягивая воздух широкими ноздрями, почесал всей пятерней бороду и виновато поморгал маленькими глазками с красными прожилками на белках.
Доктор Обижаев молча смотрел на старика, кивал головой, будто соглашаясь с его словами, и теребил обеими руками бахрому старенькой скатерти, которой был накрыт круглый стол в горнице. Его кожаный докторский саквояж сиротливо стоял на полу и был теперь абсолютно без надобности, потому как больная исчезла бесследно. В проеме между занавесками на двери маячила на кухне Даниловна, и слышно было, как она вздыхает, всхлипывает и время от времени быстро крестится и шепчет:
— Царица Небесная, помилуй нас, грешных!
Филипыч перестал моргать своими маленькими глазками и спросил:
— Так чего скажешь, Анатолий Николаич? Как теперь быть?
Обижаев молча поднялся с расшатанной табуретки, прихватил свой саквояж, постоял в раздумье, словно не решаясь уходить, затем быстро и решительно заговорил:
— Просьба у меня к тебе, дед, имеется. Еще одна, может, и не последняя. Помоги, я в долгу не останусь.
— Да я со всем нашим удовольствием! — вскинулся Филипыч. — Ежели для Тонечки требуется, я все сделаю.
— Готовь свою худобу на выезд. Завтра тронемся.
— А куда ехать-то?
— Далеко, дед, не меньше как на двое суток. Так и собирайся. Я рано утром подойду, будь наготове.
Обижаев еще постоял, раздумывая, и резко, словно очнувшись, повернулся, вышел скорым шагом. Филипыч выбрался из избы следом за ним и направился в пригон, где стояла его худоба, которую требовалось перед дальней поездкой хоть немного да подкормить.
Погода на следующее утро выдалась расчудесная — солнце, легкий морозец, даже маленького ветерка не колыхалось. С вечера покормленная лошаденка весело бежала по плохо укатанной дороге. Переехав Обь, миновали березовые колки, опушенные изморозью и пронизанные искрящимся светом, въехали в сосновый бор, и Обижаев, вытащив из кармана листок бумаги, распрямил его на коленке, долго вглядывался в корявый чертеж, озирался вокруг, а затем невесело подвел итог:
— Боюсь, дед, что придется нам с тобой поблукать здесь. По памяти вчера рисовал: был в этих местах летом, теперь все по-другому. Да и человек я не лесной, в трех соснах ориентиры теряю.
— Ты мне скажи толком, Анатолий Николаич, куда едем-то? Может, чего и подскажу, бывать мне тут приходилось.
— Едем, дед, в самую глушь, вот здесь два глубоких лога должны быть, их надо объезжать, а после по увалам и к протоке должны выехать. А протока уже в Обь впадает — вот на том месте нас и ждут коврижки с пряниками.
Филипыч, моргая глазками, склонился над чертежом, водил по бумаге кривым пальцем, выспрашивал у Обижаева приметы, которые тот запомнил, в конце концов сбил на затылок треух и признался:
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
