Не это ли имела в виду Нтоцаке Шайнги, говоря о «физической неуклюжести»?
Я стала терять равновесие.
Руки не слушались.
Не могла завязать шнурок, застегнуть пуговицу, заколоть челку, взять и удержать вещь.
Поймать мяч.
Привожу в пример мяч только потому (в обычной жизни мне их ловить не приходится), что единственное точное описание симптомов, которые я у себя обнаружила, мне встретилось в книге профессионального теннисиста Джеймса Блейка. В двадцать с чем-то Блейк несколько месяцев провел в состоянии сильнейшего стресса (сломал шейный позвонок перед началом открытого чемпионата Франции, а когда начал выздоравливать, узнал о неизлечимой болезни отца) и вдруг обнаружил знакомые мне симптомы. «Я сразу понял, что тут целый пучок проблем, — написал он позднее в книге „Прорыв назад: как, все потеряв, я вырвал у жизни победу“, — что не только равновесие не могу удержать, но и со зрением плохо: не могу сконцентрироваться на мяче. Вижу, как Брайан или Эван его отбивают, затем на долю секунды теряю из виду, а потом вижу снова в нескольких футах от себя. Это вдвойне бесило, потому что и Брайан, и Эван били довольно слабо, даже до среднего уровня игроков в турнирах Большого шлема недотягивали».
Он пробует бежать к мячу, но обнаруживает, что и координация нарушена.
Пытается играть с лета — и стабильно промахивается.
Он спрашивает отоневролога, к которому ему советуют обратиться, сколько времени уйдет на выздоровление.
«Минимум три месяца, — говорит отоневролог. — Но чтобы окончательно — четыре года».
Никого такой ответ не может обрадовать — ни профессионального теннисиста, ни меня.
И тем не менее.
Продолжаю упрямо верить, что мои симптомы, которые сопровождают меня, то слабея, то усиливаясь, вот уже без малого четыре года, в один прекрасный день окончательно пропадут.
Я всячески стараюсь приблизить этот день, слушаюсь советов врачей.
Регулярно хожу на угол Шестидесятой улицы и Мэдисон-авеню на занятия лечебной гимнастикой.
Всегда держу в морозилке сливочное мороженое из кондитерской Mahon du Chocolat.
Собираю истории со счастливым концом, кодирую себя на победу.
Например.
Джеймс Блейк вернулся в профессиональный спорт. Постоянно себе об этом напоминаю.
Но одновременно, как Нтоцаке Шайнги, заучиваю лицо своей дочери.
34
С удивлением обнаруживаю, что уже довольно давно рассматриваю фотографию Софи Лорен в «Нью-Йоркском книжном обозрении»: снимок агентства «Магнум-фото» с показа коллекции Кристиана Диора в Париже в 1968 году. На снимке Софи Лорен сидит на позолоченном стуле в шелковом тюрбане и курит сигарету, эталон элегантности, запечатленный для вечности в тот самый миг, когда на сцену выходит «невеста», традиционно завершающая демонстрацию мод. До меня вдруг доходит, что снимок агентства «Магнум-фото» относится к тому времени, когда Софи Лорен сама недавно побывала «невестой», причем повторно, вновь выйдя замуж за Карло Понти во Франции, после того как их брак, заключенный в Мексике, был аннулирован и Ватикан грозил отлучить Понти от церкви, обвинив в двоеженстве.
«Скандал» десятилетия.
Я стала забывать, как часто мы оказывались в эпицентре подобных «скандалов».
Элизабет Тейлор и Ричард Бёртон — скандал.
Ингрид Бергман и Роберто Росселлини — скандал.
Софи Лорен и Карло Понти — скандал.
Продолжаю рассматривать фотографию.
Представляю, как виновница скандала покидает модный дом Диора и отправляется перекусить во внутреннем дворике отеля «Плаза Атене».
Представляю, как она сидит за столом во внутреннем дворике напротив Карло Понти, ковыряя вилкой эклер; стены дворика сплошь увиты листвой, шелетящей от ветра; это плющ, lierre; красные холщовые навесы над окнами розовеют под солнцем. Представляю гомон мелких птиц, населяющих lierre, их ровный веселый щебет и лишь изредка (ну, скажем, когда открывается металлический ставень или Софи Лорен с шумом отодвигает стул, чтобы выйти из-за стола) — настоящий птичий переполох.
Представляю, как она выходит из отеля «Плаза Атене», как садится в такси, поджидающее ее на авеню Монтень, как суетятся вокруг фотографы, щелкают вспышки.
Сигарета, шелковый тюрбан.
Вдруг понимаю, что в этом наряде она легко могла бы вписаться в компанию женщин на снимке, который Ник сделал на вечеринке по случаю крестин Кинтаны.
Крестины Кинтаны были в 1966-м, показ коллекции Кристиана Диора — в 1968-м. За эти два года в политике и культурной жизни Америки столько всего произошло, что, кажется, успела смениться эпоха, но для женщин, привыкших к определенному образу жизни, это был один и тот же период. Та же манера одеваться, та же манера себя вести. Веяние. Что стало с этой манерой одеваться, с этой манерой себя вести, с этим временем, с этим веянием? Что стало с женщинами, курившими сигареты в своих костюмах от Шанель, в своих браслетах Дэвида Уэбба на запястьях; что стало с Дианой, держащей бокал шампанского и одну из минтоновских тарелок Сары Манкевич? Что стало с минтоновскими тарелками Сары Манкевич? Что стало с теннисным кортом за нашим домом на Франклин-авеню в Голливуде, с потрескавшимся грунтовым покрытием, из которого Кинтана выдергивала сорняки, стоя на пухлых детских коленках? И с чего вдруг Кинтана решила вычищать от сорняков корт, на котором никто никогда не играл (даже сетка была в дырах и, провиснув, терлась о грунт, собирая траву и пыль)? Почему считала это необходимым, нужным, даже обязательным? Или вычищать от сорняков заброшенный корт за нашим домом на Франклин-авеню значило для нее то же, что обставлять просмотровый зал кукольного домика в Малибу? То же, что писать роман? Значило чувствовать себя взрослой? Почему ей так важно было чувствовать себя взрослой? Что стало с этими пухлыми детскими коленками, что стало с ее любимым плюшевым зайцем?
Судьба плюшевого зайца мне, как ни странно, известна.
Кинтана забыла его в номере гостиницы «Ройал Гавайан» в Гонолулу.
Я узнала об этом в небе над Тихим океаном, когда мы возвращались в Лос-Анджелес вечерним рейсом авиакомпании «Пан Американ»; она сидела рядом со мной в полутьме верхнего салона.
Тогда еще была авиакомпания «Пан Американ».
Тогда еще была авиакомпания TWA[78].
Тогда еще были «ПанАм» и TWA, и «Генри Бендел» находился на Западной Пятьдесят седьмой улице, и там по-прежнему продавались платья из воздушного шифона от Холли Харп с волнистыми краями, размеры от нулевого до второго.
Сидя рядом со мной в самолете, совершавшем регулярный рейс по маршруту Гонолулу — Лос-Анджелес, моя дочь оплакивала печальную участь плюшевого зайца: брошен, оставлен, забыт. Однако к моменту, когда самолет подруливал к кишке терминала в лос-анджелесском аэропорту, печальная участь плюшевого зайца магическим образом трансформировалась в ее сознании в неслыханную удачу: номер люкс в гостинице «Ройал Гавайан», завтраки в постель. Куда убегло утро. Белый песок, бассейн. Бредем через отмель к рифам. Ныряем с плота. Плюшевый заяц даже и сейчас, можно не сомневаться, ныряет с плота.
