Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
• он сближается с Западом, когда он считает, что это выгодно России;
• он является либералом в экономике и западником в тех случаях, когда это выгодно России, что привело к модернизации;
• и он является противником Запада, выступает против Америки, не мешкая, вступает в войну с Грузией, когда речь идет о национальных интересах России и за пределами России.
Он классический реалист. Путин является выразителем классической реалистской парадигмы международных отношений, а не либеральной нисколько. Его понятия, его зацикленность на суверенитете, на безопасности, на вертикали власти, его укрепление территориальной целостности России, его идея отстаивания Газпрома и национализации нефтяных областей не в пользу себя, а в пользу государства, борьба с частным сектором в тех вопросах, когда он занимает слишком либеральную позицию, — все аспекты внешней политики Путина, представляют собой реализм.
То есть, у нас уже помимо того, что в международных отношениях до сих пор доминирует либерализм как единственная парадигма, есть уже тринадцать лет президент-реалист (4 года из них — премьер), который строит модель международных отношений по модели реализма.
И вот очень интересно — и где же это в теории международных отношений отражается? Сегодня, уже после двенадцати лет доминации такого авторитарного реалиста Путина, есть эти школы? До сих пор школ нет. Политики есть — Рогозин, Глазьев, сейчас вот создан Изборский клуб. Это представители реалистской модели международных отношений, которые все видят именно так, как видели Карр, Моргентау, структурные неореалисты, которые считают, что безопасность — это базовая модель, которые признают теорию хаоса и признают, что каждая страна действует в своих интересах. Они видят мир реалистски. Такие политики-интеллектуалы есть. Но их представителей в науке международных отношений нет. То есть, есть факт, но нет его интеллектуального обоснования. Есть содержание политического процесса, но нет его когнитивного, соответствующего ему аппарата. До сих пор в МГИМО и международных экспертных сообществах продолжает доминировать либеральная модель.
И вот здесь нам надо сказать, что спор реалистов и либералов в интеллектуальной сфере, открыто, концептуально, без экивоков, без двусмысленностей, в России на самом деле вообще не ведется. Хотя, что самое интересное, таким образом эти две позиции — либералов и реалистов — уводятся в бессознательное, превращаются в какую-то своеобразную расовую борьбу.
Хотя либералы и реалисты могли бы найти общие точки зрения, если они признают легитимность национальной государственности Российской Федерации, государственности России как республики. Они должны были бы теоретически вести свои интеллектуальные споры, свои различные дебаты, обсуждать и общие принципиальные противоречия, и детали, в отношении интересов того общества, к которому они принадлежат. Это должно было бы составлять содержание, становой хребет науки международных отношений, экспертной полемики и одновременно быть представлено в политических институтах. То есть, на самом деле быть так же прозрачно или почти так же прозрачно, как обстоит дело в любом национальном государстве, в любой стране.
Вот это как раз очень интересный момент: с точки зрения международных отношений до сих пор никаких системных реалистов в России, которые просто были бы представителями международных отношений, владели бы аппаратом международных отношений, были бы посвящены в логику международных отношений как дисциплины и анализировали с этой позиции и исторические аспекты, и нашу ближайшую историю, и отстаивали бы позиции в будущем — нет. Научной школы реализма в России не сложилось.
Почему есть у нас либералы и реалисты в политике — понятно. Люди, которые действуют так, как действовали бы либералы и реалисты. А почему у нас нет научных школ, этому соответствующих? Вот это уже менее понятно, и нам как социологам остается сделать только следующую гипотезу: здесь что-то не то. Потому что теоретически, если мы открываем какую-то дисциплину, которая была закрыта, мы должны были бы рассмотреть все ее стороны: и одни, и другие. А нам дается только ровно половина, причем эта половина выдается за целое. Тем самым вся геометрия дисциплины, геометрия науки, геометрия предмета абсолютно искажается, потому что непонятно, с кем спорить. Бой с тенью, что ли? Либералы — кому они противостоят?
И демонизация противников либералов становится просто искажающей позицию самих либералов. Непонятны границы: что они говорят? И непонятно: с кем они спорят? Здесь только одна социологическая гипотеза: Россия, с точки зрения западного сообщества, в том числе интеллектуального, может быть, в первую очередь интеллектуального, во вторую очередь политического, а в третью с точки зрения разведсообщества, — не рассматривалась как полноценное суверенное государство. То есть это государство, которое, как предложил Хобсон (мы о нем говорили), рассматривалось как государство с дефолтным градиентным суверенитетом. То есть как государство, которому нельзя давать право спорить о либерализме и реализме.
Реалисты, ничего не поделаешь, таки могут быть, например Примаков или Путин. А вот систематизация реалистической школы категорически запрещена. Потому что на самом деле реалисты и либералы могут быть на равных там, где признается полноценный суверенитет.
И вот здесь очень интересный момент. Что такое градиентный, или дефолтный суверенитет с точки зрения Запада? Это когда формально страна суверенная, а по сути — нет.
Что значит «по сути — нет»?
Когда нет суверенитета в вооруженных силах. Суверенитет — это способность защитить себя от возможной атаки другого. Но если у тебя нет оружия? Значит, ты не суверенен? Не суверенен. Если недостаточно оружия, чтобы сопротивляться в серьезной войне, и нет дипломатических средств, чтобы пойти под зонтик к другой серьезной стране, чтобы, опять же, защититься в случае агрессии, значит, ты не суверенен. Значит, твой суверенитет является дефолтным, неполноценным, то есть частичным, ущербным (или градиентным).
Второй момент. Если у государства нет экономического потенциала. Оно может быть суверенным номинально, но у него нет экономического потенциала, способного отстоять свои интересы в экономической конкуренции. Это тоже дефолтный суверенитет.
И есть третий дефолтный суверенитет — демографический. Если страна слишком маленькая, в ней живет двадцать человек, Монако, например, все играют в рулетку. Ну не двадцать, несколько тысяч. Короче говоря, в рулетку играть она может, голосовать она может в ООН. Но ясно, что ничего больше, кроме рулетки, она не потянет. Страна, член ООН, княжество. Это тоже дефолт.
Так вот, существует еще один признак дефолтного суверенитета: это интеллектуальная неполноценность, потому что полноценно мыслить мир могут только по-настоящему суверенные государства. То есть кого-то ограничивают санкциями экономическими, на кого-то санкции стратегические идут. Например, Ирану запрещено иметь ядерное оружие. Почему Ирану запрещено, а Пакистану не запрещено? Или Израилю? А вот ответа никакого нет, потому что так Америка хочет, и Россия не против. А если бы Россия была против? Она дала бы, например, Ирану ядерное оружие, и все. На каком основании мы ограничиваем Иран и другие страны в их желании владеть ядерным оружием? А почему мы не ограничиваем Пакистан?
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
